Сражения при Якубове или Клястицах. — Я ранен

Едва различные армейские корпуса, вошедшие в Полоцк перед нами, удалились оттуда, чтобы идти на соединение с императором в Витебске, как Удино, собрав все свои войска в одну огромную колонну по дороге на Санкт-Петербург, вышел 29 июля в направлении армии Витгенштейна, которая, как было известно, располагалась в 2 лье от нас, между двумя небольшими городами — Себежем и Невелем. В тот раз мы провели ночь на берегах Дриссы. Этот приток Двины перед деревней Сивошино (под Боярщиной) представляет собой лишь небольшой ручеек. Здесь он пересекается с большой дорогой на Петербург. Мост в этом месте не существовал, поэтому русское командование заменило его бродом, приказав срыть с двух сторон высокие берега, окружавшие Дриссу, и превратить их в пологие склоны. Дно речки замостили на ширину, равную ширине дороги, и получился очень удобный брод. Однако по обе стороны от него военные части и повозки пройти не могли, потому что там берег был довольно крутым. Я счел своим долгом дать столь подробное объяснение потому, что через три дня это место сделалось театром ожесточенных боев.

На следующий день, 30 июля, мой полк находился в карауле. Я возглавил колонну авангарда и, сопровождаемый всем армейским корпусом, переправился через Дриссу вброд. Жара была страшная. На пыльной пшенице по обе стороны дороги были видны две широкие полосы, где пшеница была раздавлена и полегла, как будто здесь несколько раз проходили тяжелые повозки. Это указывало на прохождение больших пехотных колонн. И вдруг возле заставы селения Клястицы эти признаки по краям большой дороги исчезли и вновь появились слева от нее, на широкой проселочной дороге, ведущей в Якубово. Было очевидно, что в этом месте противник свернул с пути на Себеж и направился на наш левый фланг. Мне это показалось очень важным. Я остановил свои эскадроны и послал предупредить моего бригадного генерала, но маршал, двигавшийся обычно в пределах видимости авангарда, заметил эту остановку, примчался галопом и, несмотря на возражения генералов Кастекса и Лорансе, приказал мне продолжать движение по большой дороге.

Едва я прошел 1 лье, как заметил, что к нам приближается кибитка, или русский экипаж, запряженный двумя почтовыми лошадьми. Я приказал задержать его и увидел вражеского офицера. Он, задремав от жары, вытянулся во весь рост в глубине кибитки. Этот молодой человек — сын помещика, которому принадлежала деревня Клястицы, только что покинутая мною, был адъютантом генерала Витгенштейна и возвращался из Петербурга с ответом на депеши, отправленные генералом своему правительству. Невозможно описать изумление русского офицера, когда, вдруг проснувшись, он оказался перед нашими егерями, имевшими весьма неприветливый вид, а вдалеке заметил многочисленные французские колонны. Он никак не мог понять, почему не встретил армию Витгенштейна или, по крайней мере, кого-нибудь из его разведчиков между Себежем и тем местом, где мы находились. Однако его изумление укрепило генерала Кастекса и меня в наших предположениях, что Витгенштейн, чтобы заманить в ловушку Удино, внезапно оставил петербургскую дорогу и направился на левый фланг и арьергард французской армии, собираясь атаковать ее с фланга и с тыла. И действительно, вскоре мы услышали орудийный огонь, а спустя еще короткое время и ружейную стрельбу.

Хотя маршал Удино и был удивлен столь непредвиденной атакой, он довольно хорошо выпутался из трудного положения, в которое попал. Приказав развернуться различным частям своей колонны, он образовал единую линию перед Витгенштейном и столь яростно отразил первые атаки, что русские не сочли возможным возобновить их в тот же день и отступили за Якубово. Однако кавалерия противника действовала успешно. В наших тылах они захватили около тысячи человек и часть экипажей, в том числе наши походные кузницы. Это была огромная потеря, и кавалерия 2-го корпуса испытывала большие трудности во время всей кампании. После этого столкновения войска Удино заняли свои позиции, а бригада Кастекса получила приказ отойти до Клястиц, чтобы защищать разъезды двух дорог, куда пехота генерала Мезона пришла на соединение с нами. Русский офицер, взятый в плен практически в доме своих родителей, общался с нами весьма приветливо.

Однако, поскольку на следующий день готовилось серьезное сражение, командиры обеих армий изучили свои диспозиции, и на рассвете русские подошли к почтовой заставе Клястицы, куда опиралось правое крыло французской армии. Хотя в подобных обстоятельствах использовались оба полка нашей бригады, однако в первую линию вставал тот, который был на данный момент в карауле. Наступила очередь 24-го полка конных егерей. Чтобы избежать каких бы то ни было колебаний, храбрый генерал Кастекс стал во главе полка и быстро повел его на русские батальоны, прорвал их линии, взял 400 человек в плен и не понес при этом никаких потерь. Кастекс смело ворвался первым во вражеские ряды. Его лошадь была убита ударом штыка, и генерал, падая, вывихнул ногу. В течение нескольких дней он не мог командовать бригадой, поэтому его место занял полковник А***.

Русские батальоны, которые наш 24-й полк только что изрубил саблями, были сразу же заменены другими, выходившими из Якубова и наступавшими прямо на нас. Тогда маршал послал г-ну А*** приказ атаковать их, и тот велел прорвать передовую линию, что я тотчас и исполнил. Выйдя на передовую линию, 23-й полк вступил в бой и подъехал к русской пехоте, которая остановилась и, не сходя с места, дожидалась нас: это был Тамбовский полк. Как только мы оказались от них на нужном расстоянии, я скомандовал атаку! Она была проведена с тем большей решимостью и тем более стройными рядами, что моих и без того смелых кавалеристов подталкивала еще и мысль, что их товарищи из 24-го полка наблюдают за всеми их движениями. На мой взгляд, противник совершил громадную ошибку. Она состояла в том, что русские стреляли в нас неприцельным залповым огнем, который ранил или убил лишь нескольких человек и немногих лошадей: гораздо более смертоносным был бы батальонный огонь.

Русские хотели перезарядить ружья, но мы не дали им для этого времени. Наши великолепные лошади, пущенные во весь опор, бросились на них, и столкновение было столь яростным, что масса врагов была опрокинута! Многие поднялись на ноги и пытались защищаться штыками от ударов сабель наших кавалеристов. Но, понеся большие потери, они отступили, а потом бросились бежать. Многие вражеские солдаты были убиты или захвачены в плен, пока они бежали навстречу кавалерийскому полку, идущему им на помощь. Это были гродненские гусары.

Я заметил, что, когда какой-либо отряд разбивает другой, он и дальше продолжает сохранять над ним преимущество. Здесь я увидел тому новые доказательства, поскольку конные егеря 23-го полка набросились, как на легкую добычу, и на гродненских гусар, которых они так удачно разбили раньше в ночном сражении при Друе. Узнав своих победителей, гусары бросились от них бежать со всех ног! На протяжении всей остальной кампании этот полк всегда оказывался против 23-го конно-егерского полка и всегда был бит нашими кавалеристами.

Пока на нашем правом фланге происходили эти события, пехота в нашем центре и на левом фланге атаковала русских, которые везде были разбиты, оставили поле боя и на закате солнца вернулись на позиции примерно на расстоянии 1 лье от места боя. Наша армия сохранила позицию, какую занимала между Якубовом и развилкой дорог у Клястиц. В этот вечер на бивуаках нашей бригады царила большая радость, поскольку мы оказались победителями! Мой полк завладел знаменем Тамбовского полка, а 24-й полк тоже захватил русское знамя[127]. Но испытываемая этим полком радость омрачалась сожалениями о том, что были ранены два эскадронных начальника этого полка. Первый из них, г-н Монжино, во всех отношениях был одним из наиболее заслуженных и достойных офицеров. Второй был братом командира полка, у него не было ни талантов, ни замечательного ума старшего брата, но зато это был один из самых бесстрашных офицеров. Оба быстро выздоровели и участвовали в кампании.