И только вот после этого всего ада и пиздеца наступает красный день. Цвета крови, пролитой за. То есть зазря. Типа ещё одна яйцеклетка не понадобилась.

Мне никогда не удаётся угадать, когда начнётся. Иногда целый день бегаешь с ватой в дырке и ждёшь, когда нагрянет. А иногда как ливанёт посреди совещания. Ну там туалетик, крыска за тампончиками сбегает, оближет, впихнёт. Спасаемся.

И тут начинается боль в животе. Не острая, тянущая такая. Но выматывает сильно, особенно к концу первого дня. Хочется лежать в позе креветки и тихонько хныкать. Вместо этого я жру панацин хапками и стою за кульманом. Потому что я терпеть ненавижу лежать в позе креветки и тихонько хныкать. У меня нет к этому таланта, понимаете? Не умею я себя жалеть так, чтобы самой нравилось. Не дано. Мне от этого только хуже становится.

Так что я беру себя в зубы и работаю. Два дня. Или три. Пока не кончается, и я снова сама своя. Тогда я сжираю охапку сена с клевером и потом иду в бар. И живу полной жизнью. Пока головёнка не начнёт побаливать, и всё по новой.

Да, на этот раз я не сдурела. Почти. За это тысяча граций Карабасу. Шеф, оказывается, такие вещи понимает и может влиять. Я ему ещё и нахамить толком не успела, а он мне сразу – «так-так, у тебя ПМС, ложись на бочок, будем с желёзками разбираться». Я бы, конечно, не легла ни за что, но он меня не спрашивал – просто отключил ноги. И потом минут десять во мне копался. В смысле дистанционно. Лежу и чувствую, как внутри что-то происходит. В конце концов он там что-то нашёл, глаза закрыл и минуты три мне было как-то странно. Потом я встала и пошла. А через пять минут сообразила, что мне не хочется ни на кого бросаться. То есть слегка что-то такое было, но вот именно что слегка. Тут я, конечно, побежала извиняться и благодарить, а он мне прямо в голову – «я понял, не за что, лучше электоратом займись, там арапчата чего-то расклеились». И я пошла и занялась, потому что приказы Карабаса лучше выполнять сразу.

Но сейчас мне по-настоящему хреново. Потому что боль в животе Карабас мне снимать не стал. Говорит, что может пострадать иннервация матки, и тут нужна химия. А я в дорогу забыла панацин. И тампоны, кстати, тоже. Я городская девочка и привыкла, что это всё продаётся в аптеке на углу. Но сейчас я лежу в каком-то деревенском хлеву – в хлеву, ёшкин кот! – на соломе. И граций во мне не больше тридцати, а то и меньше. Я валяюсь на боку, тяжело дышу, а добрый дядька Карабас время от времени заходит, меняет мне тряпку и поливает водой из ведёрка. Потому что мне скверно и дефно, а ближайшая аптека – в Директории.

Когда мы туда доберёмся, я уже буду норм. Я буду даже обаятельна. Вот только пустят ли меня туда – это, знаете ли, ещё вопрос. Они там поняш не особо жаждут видеть. Стремаются они нас. И я их понимаю. Сама до сих пор дёргаюсь, когда какая-нибудь старая корова граций на полтораста на меня начинает глядеть. Хотя вообще-то во мне двести двадцать и я сама могу её натянуть. Но детская травма, то-сё. Короче, нервирует. Даже когда някают по-доброму и под хвост не лезут. Всё равно – ну не могу. Хотя казалось бы, ну какие дела, всё между своими, сегодня ты меня чуток накернила, завтра я тебя слегонца. Не могу я так. Вот просто – не могу, и всё тут.

Отсюда и личная жизнь у меня такая дурацкая. У меня до Гермионы две девочки всего-то и было, кроме случаев по пьяни. Кому скажи – не поверят. Ты чё, скажут, Евушка, да ты же красава, у тебя фигура, на тебя все пырятся. Да знаю я, что фигура. И что пырятся. Ну сложно у меня с нормальным женским сексом, сложно. И психологически, и так. Я от языка не кончаю, извините за подробность. Ну разве что очень сильно нажрусь, и то раз на раз не приходится. Хотя нет, Гермионе же удалось. Один раз, в ту ночь. Чисто на чувствах. Я тогда совсем с копыт летела, потому что с Фру-Фру у меня всё было по-серьёзному. Может, я с ней вообще нормальной стала бы? Но нет же, Верховная влезла, растоптала первоцветы счастья моего.

Хотя – кого я обманываю? Ничего бы у нас с Гермионой не срослось. Разные мы очень. Одно только и было общего – формулы. Это сближало. Но у неё мама. А мама у неё – вот именно то самое, от чего я готова бежать хоть в Лапландию. Я в ту ночь и расслабиться-то смогла только потому, что точно знала – больше я ни её, ни Мирру не увижу. Иначе хрен бы что вышло. Опять же тысяча граций Карабасу, который меня взашей вытолкал на эту случку. Понимает он такие вещи, чо.

Кстати. Оказалось, с самцами несложно. Они вроде наших жеребцов, только поумнее и без жлобства этого жеребяческого. Пьеро, правда, странный. Но это у него от наркоты и муза тяпнула. А так-то он культурный, ласковый. Руки у него хорошие. Особенно когда по попе гладит и по ложбинке на спине. Вот если бы он только стихов не читал. Особенно своих. У меня от них пися сохнет. А то бы я его трахнула, наверное. Ну просто самой интересно, как это с хомосапым. Говорят, у них маленькие. Ничего, подожмёмся, это мы умеем. Главное, чтобы не короткий был. Есть у меня там внутри особенное местечко, вот до него доставать нужно обязательно…

Блин-банан, опять засада! Когда месячные, мне в голову регулярно лезет всякая хочка. А как начинаю хотеть – тут-то животик и прихватывает. Спазм. Так что лучше о чём-нибудь другом. Раньше-то я обычно о формулах думала. А сейчас не хочу. Потому что понимаю: всё, чем я тут занималась, в Директории никому не нужно. У них другой уровень. Мы-то в лучшем случае тащимся сзади. Кстати, у Арлекина зад красивый. Подтянутый такой, мускулистый – всё как мы любим. Жаль, что Арле педик. Хотя он интересный. И в самцах разбирается, с ним об этом поговорить можно. У нас с ним, оказывается, даже был общий жеребец. Так что мы с ним хоть и не трахались, но как бы родня по микрофлоре.

Напси – душка и забавный. И оптимист. А казалось бы – слепая собака, калушонок без прав, фактически электорат. Впрочем, нет. Всё-таки особое положение при шефе он себе выгрыз. То есть вылизал. Ну, лижется он классно. Особенно вымя, между сосками. Как-то он очень уж охотно это делает. У этого тихушника что-то на уме. И даже понятно что. Типа услужливый весь такой, а в мыслях уже к моему крупу пристраивается. Хм, интересно, вот чисто теоретически – как бы он до меня дотянулся? А если на спинку лечь? Нет, всё-таки не надо. Карабасу такое точно не понравится.

Вот интересно, он мои мысли слышит? Сейчас, например? Нет, наверное: у него своих дел полно. Да он мной вообще не особо интересуется. Как тогда в первую встречу – вообще не хотел мои мысли читать, еле уломала. Потому что если бы он посмотрел мне внутрь поглубже, то…

А что, кстати? Вот что бы он подумал? Что я дура лошадь? Сама знаю. Выгнал бы? А за что? Я же не давала повода. Я не говорю ничего такого. Не пристаю. Не навязываюсь. Бегаю перед ним на поролоновых копытах и делаю всё, что скажет. Да и подводить Верховную он не стал бы из-за такой мелочбы. В конце концов, это моя проблема. Мало ли чего мне хочется. Это же инстинкты. Физиология. Хотя какая тут физиология, когда мы разных основ? А с другой стороны, у людей с нашими предками всегда были особые отношения, так что это как ещё посмотреть…

Так, спокойно дышим, расслабляем мышцы малого таза, думаем о формулах. Например, вязкость тесла-тока в тонкоплёночном проводнике. Коэффициент к поверхности, допустим, ноль пять. Классический ток, сопротивление растёт линейно, эр-один равно эр-ноль на один плюс температурный коэффициент на разницу температур. Это для металлов, конечно, в электролите наоборот, но мы берём плёнку. Вязкость считаем за единицу: классическая компонента этот параметр вообще не содержит. Вот с теслой начинается геморрой: абсорбционный ток поднимается нелинейно, а вязкость уже больше единицы. То есть с точки зрения классической модели это сопротивление тока себе же самому. Что физического смысла не имеет, но расчёты упрощает. Хотя Гермиона считает, что физический смысл в этом есть, потому что тесла-компонента может рассматриваться как среда для классической. Но это опять же абстракция, электроны те же самые, как-то эту тему мы с Фру не прожевали…