– Я знаю, Красс. Они оба слишком молоды для того, чтобы понять опасность нарастания долгов.

Красс вздохнул:

– Ты пришла ко мне за помощью, помнишь? Я не установил лимита для казны Перворожденного. Ты собираешься погасить долг? Я бы сильно удивился.

– За возрождение легиона Мария из пепла? Никогда. Ты действовал как государственный муж, Красс. Все знают об этом. Ты совершил благородный поступок.

Красс ухмыльнулся, положив голову на прохладный камень и уставившись в потолок, где поднимающийся пар образовал облако тумана.

– Тебе не кажется, что ты мне льстишь? Мы обсуждаем немалую сумму за то удовольствие, которое я получил, увидев Перворожденный в списках.

– Ты не думал, что Юлий может выплатить долг? У него для этого есть золото. – Сервилии стало прохладно, и она опять опустилась в воду. – Гораздо лучше будет превратить долг в подарок, сделать великодушный жест, чтобы пристыдить мелочных людей в сенате. Я знаю, что для тебя деньги не главное, Красс. Именно потому ты скопил их так много. Они дают влияние, а это для тебя гораздо важнее. Есть и другие виды долгов. Сколько раз я передавала тебе информацию, которую ты использовал для своей выгоды?

Женщина пожала плечами, как бы отвечая на свой собственный вопрос, заставив волноваться воду вокруг нее. Красс с усилием поднял голову, чтобы полюбоваться ею.

Сервилия улыбнулась:

– Просто это часть моей дружбы, и мне доставляет удовольствие помогать тебе время от времени. Мой сын всегда будет хорошо о тебе думать, если ты подаришь ему эти деньги. Юлий поддержит тебя в любом случае. Таких людей не купить с помощью золота. У них много гордости, но простить долг – благородный поступок, и тебе это известно так же хорошо, как и мне.

– Я… подумаю, – сказал он, закрывая глаза.

Сервилия видела, что Красс задремал. Он сделает так, как она захочет.

Мысли женщины вернулись к Юлию. Какой энергичный юноша. Когда ее сын передал ему Перворожденный легион, она подумала: а обсуждали ли они долг Крассу? По крайней мере, теперь это не будет тяжким грузом. Странно, что мысль о признательности сына доставляла гораздо меньшее удовольствие по сравнению с тем, что Юлий узнает о ее участии в подарке.

Она позволила рукам скользнуть по животу при мысли о молодом римлянине со странными глазами. В нем была сила, которая теперь уже отсутствовала в спящем Крассе, хотя этому пожилому человеку предстоит вести легионы на север.

В комнату вошла одна из рабынь, очень красивая девушка.

– Пришел твой сын, госпожа, вместе с трибуном, – прошептала девушка.

Сервилия посмотрела на Красса, потом подала знак девушке, чтобы та заняла ее место в теплой ванне. Если сенатор проснется, ему не понравится оказаться в одиночестве, а эта рабыня достаточно привлекательна, чтобы возбудить даже его интерес.

Сервилия накинула одежду на все еще влажное тело, слегка дрожа от нетерпения.

Немного постояв около огромного зеркала, она пригладила волосы, убрав их со лба. У женщины замирало сердце при мысли, что она наконец познакомится с Юлием. С веселым удивлением Сервилия улыбнулась своему отражению.

Брут и Юлий ожидали в комнате, где не было и намека на фантазию, с которой хозяйка дома украшала свои кабинеты. Это была просто обставленная гостиная со стенами, обтянутыми изысканно расписанной тканью, что создавало ощущение тепла. В камине мерцал огонь, отражаясь на лицах молодых людей золотым светом.

– Очень приятно с тобой встретиться, Цезарь, – сказала Сервилия, протягивая руку.

Ее одежда прилипла к влажной коже, на что она, собственно, и надеялась, и то, что молодой человек старательно отводил взгляд, чтобы не смотреть на нее, доставило Сервилии удовольствие.

Юлий был поражен. Он думал, не смущает ли Брута тот факт, что его мать кажется почти обнаженной под тонкой тканью, облегающей ее тело. Сервилия наверняка принимала ванну. У Цезаря заколотилось сердце при мысли о том, что могло там происходить до их прихода. Женщину нельзя было назвать красавицей, но, когда она улыбалась, в ней просыпалась необыкновенная чувственность.

Юлий сознавал, что слишком давно не спал с женщиной, но даже при всем том не мог вспомнить, чтобы Корнелия или Александрия возбуждали его до такой степени, не прилагая к этому никаких усилий.

Он слегка покраснел и пожал протянутую руку:

– Твой сын очень хорошо о тебе отзывается. Я рад, что мы смогли встретиться… хотя и ненадолго… прежде чем я вернусь домой. Мне жаль, что я не могу задержаться…

– Перворожденный отправится подавлять восстание, – сказала Сервилия, кивнув. Глаза Цезаря расширились, когда он слушал ее. – Я не буду тебя задерживать и вернусь в ванну… Просто имей в виду, что я твой друг, если когда-нибудь понадоблюсь.

Юлий в это время ломал голову, действительно ли в ее глазах было обещание, когда женщина с такой теплотой смотрела на него. У нее был мягкий низкий голос, который можно было слушать и слушать. Он вдруг тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.

– Я запомню, – сказал Цезарь, почтительно поклонившись.

Когда Сервилия перевела глаза на Брута, Юлий украдкой посмотрел туда, где влажная ткань не скрывала, а подчеркивала мягкую округлость ее груди, и опять покраснел, потому что женщина перехватила его взгляд и улыбнулась с видимым удовольствием.

– Ты обязательно должен опять привести его, Марк, когда будет время.

Цезарь взглянул на Брута, который слегка нахмурился.

– Обязательно, – ответил он и вышел вместе с Юлием.

Сервилия смотрела им вслед. При мысли о молодом Цезаре ее пальцы легко пробежали по груди, где горячие соски, казалось, решили ожить, невзирая на то что тело замерзло.

Брут легко нашел дом Александрии, несмотря на то что на улице было совершенно темно. Будучи вооруженным и имея знаки различия Перворожденного легиона, он был нежелательной мишенью для грабителей, охотившихся на слабых и бедных.

Мать Октавиана, Атия, открывшая дверь, выглядела испуганной, но, узнав Марка, быстро отступила в сторону. Он зашел в дом, думая о том, как много людей приходят в ужас при виде солдат, пришедших к ним посреди ночи. Сенаторы окружают себя стражниками, простые римляне могут защититься от остального города только дверьми.

Увидев Александрию, Брут вдруг почувствовал смущение, потому что мать Октавиана, приготовившая им ужин, находилась рядом.

– У тебя нет более уединенного места, чтобы поговорить? – вполголоса спросил он.

Александрия посмотрела на дверь в свою комнату, и Атия поджала губы.

– Только не в моем доме, – ответила она, нахмурившись. – Вы не женаты.

Брут покраснел:

– Я завтра уезжаю. И просто хотел…

– О да. Я знаю, чего бы ты хотел, но этого не случится в моем доме.

Атия вернулась к овощам, а