Дома все рассматривали золотую медаль нобелевского лауреата. Сахаров принес из кабинета три свои золотые звезды Героя Социалистического Труда, полученные за открытия в области ядерной физики и участие в создании водородной бомбы. Он взвесил их на ладонях — одна нобелевская медаль перевешивала три советские звезды[174].

* * *

Для подавления диссидентского движения при Брежневе было расширено юридическое понятие «антисоветская деятельность» — любая критика режима могла трактоваться как уголовное преступление и наказываться заключением на долгий срок. Инакомыслящих называли «агентами влияния Запада». В результате росла армия евреев-отказников, которым не давали выездной визы в Израиль, а некоторые были арестованы.

В доме Владимира и Марии Слепаков шла подготовка к очередной демонстрации с требованием разрешить эмиграцию. Владимир составил и отправил в адрес правительства около семидесяти документов. Он был членом Хельсинской группы, его имя было хорошо известно, и поэтому им уже восемь лет не давали выездной визы. Предлогом служило правило о пресловутой «секретности» — допуске, который Слепак имел раньше, много лет назад. Двое их сыновей уже уехали в Израиль и требовали воссоединения семьи оттуда.

Владимир был веселым человеком, талантливым поэтом, его песни расходились в записях в диссидентских кругах. Одна из них «Магадан».

И вот, после очередного отказа, Слепаки сделали большие плакаты и вышли с ними на балкон своей квартиры. На одном было написано: «Отпустите нас в Израиль к детям!», на другом — «Дайте нам визу!». Демонстрация планировалась мирная, не нарушала общественный порядок ни в доме, ни на улице.

Выйдя на балкон, они увидели, что со всех сторон окружены агентами, милицией и враждебно настроенными соседями. Кто-то с девятого этажа вылил на них кипяток, оба получили ожоги.

Через полчаса люди в штатском, не предъявив ордера на обыск, взломали дверь квартиры и увезли супружескую пару. После ареста их обвинили в злостном хулиганстве. Мария заболела, ее на время выпустили, а Владимира заключили в Бутырку.

Моня Гендель был вне себя от ярости:

— Алешка, Слепака арестовали!

По просьбе Алеши защищать Слепаков на суде взялся Саша Фисатов. Но суд затягивали, а потом и вовсе и отменили. Тогда Саша написал жалобу: «По решению правительства граждане еврейского происхождения могут выезжать в Израиль для воссоединения семьи. Два сына Слепаков живут в Израиле и присыпают вызовы родителям. Какое родство может быть более близким, чем родство детей и родителей? Отказ Слепакам в выезде — это прямое нарушение правительственного решения».

Но не только выезда, а даже свободы Слепакам не дали. За активное участие в правозащитной деятельности обоих осудили и выслали в село Цокто-Хангил Читинской области. Помогать им не разрешалось. Горожане с высшим образованием, они вынуждены были жить примитивной жизнью ссыльных. Владимир Слепак, сильный и умелый мужчина, сам срубил бревенчатый дом, развели огород. Их волю сломить не смогли — они продолжали писать в разные инстанции и настаивать на выезде в Израиль. Разрешение им дали только через семнадцать лет после первого заявления.

Возможно, Кремль не прекратил бы поборы с отъезжающих, но в Советской России всегда была неразрешимая сельскохозяйственная проблема — нехватка урожая. Хотя на уборку урожая привлекали 20 процентов трудоспособного населения: студентов, солдат, служащих, — но потери сельскохозяйственной продукции при хранении и перевозке доходили до 40 процентов. В то время когда американец Норман Борлоуг получил Нобелевскую премию за разработку метода шестикратного повышения урожая зерновых в Америке, Индии и Мексике, кремлевские руководители продолжали вынужденно покупать в США и Канаде до 40 миллионов тонн зерна каждый год. Американское правительство продавало России зерно, называя это «торговым благоприятствованием», но каждый раз пыталось выговорить какие-либо послабления для сторонников правозащитного движения.

В 1972 году произошли два события, повлиявшие на решение кремлевской власти давать больше выездных виз евреям. В Нью-Йорке, напротив здания ООН, на глазах у всех, невысокая решительная женщина стала расставлять палатку. Полиция посчитала это знаком хулиганства и попыталась прервать ее, но она закричала:

— Я буду сидеть в этой палатке и голодать в знак протеста, чтобы дали разрешение на выезд из России моему мужу. Пусть об этом узнает весь мир!

Немедленно собрались корреспонденты газет и телевидения, женщина стала объяснять:

— Меня зовут Рая Дузман. Я бывшая жительница Кишинева, год назад получила разрешение на выезд в Израиль, но моему мужу Давиду Дузману разрешения не дали. Так произошло крушение наших надежд на счастливую жизнь на свободе. Я приехала в Америку и решила провести публичную голодовку перед зданием ООН, я буду сидеть тут, пока моего мужа не выпустят из России в Израиль.

Это было не хулиганство, а политический протест, ее оставили в покое, и она голодала две недели. О необычном подвиге героической жены узнали в конгрессе США и пригласили Раю выступить перед сенаторами. Они, стоя, встретили усталую изголодавшуюся женщину и устроили ей овацию. Прием был сердечный и деловой, Рая рассказывала:

— Мой муж ученый-биофизик. У него очень светлая голова. Из-за его светлой головы власти отказываются его выпустить — они удерживают его как ученого раба.

Двое сенаторов Генри Джексон и Чарльз Вэник написали в Кремль письмо на имя генерального секретаря партии Брежнева, настаивая на выпуске Давида Дузмана из страны.

Брежнев в это время готовился к официальной поездке в Америку, ожидал, что там ему будут задавать вопросы о положении евреев, а потому устроил совещание и теперь расспрашивал помощников:

— Какое у нас положение с выпуском евреев в Израиль? Кто этот Дузман?

Председатель КГБ Андропов сам не знал, о ком речь, и доложил:

— Мы сейчас выпускаем и стариков, и детей, и взрослых. Едут врачи, инженеры. Начинают и от академиков поступать заявления…

Брежнев прервал его:

— Никаких академиков. Дузмана отпустить. Выберите пятьсот человек, подавших заявления, и отправьте.

* * *

Другим событием, повлиявшим на решение Кремля, было письмо группы из девяноста евреев американскому конгрессу, они просили, чтобы конгресс не давал России режима торгового благоприятствования, пока власти не разрешат свободную эмиграцию евреев из страны. Но люди понимали, что их письмо не могло сильно повлиять на политическую и экономическую политику США, поэтому они пришли к Сахарову с просьбой, чтобы он написал письмо от своего имени отдельно.