запрещенную газету. Рабочие пищевой промышленности вкладывают эту самую газету в коробки, в которые упаковывают товар. На рынке ее подсовывают женщинам в корзинки. А вот не угодно ли! Отправили в Гюр германских подданных… да заодно уж сослали туда и наших коммунистов и испанцев… Так что ж вы думаете! Из Арьежа, из Ланд, из Нижних Пиренеев к ним целое паломничество! Женщины-коммунистки привозят им посылки от Народной помощи, устанавливают связи. И таким образом получается, что люди сидят в концлагерях, но даже и оттуда ведут свою ужасную работу! Вам того не выдумать, что они придумывают!.. Я читал одну их листовку, они там перечисляют все, что рабочие, начиная с сентября, вырвали у хозяев путем «пассивного сопротивления», — иначе говоря, путем саботажа на производстве. Об этом-то наши газеты не говорят ни слова. Вот нелепое положение: страна ведет войну, а в ней то тут, то там забастовки! И везде, везде коммунисты! На каждой улице найдется кафе, которое служит им штаб-квартирой. И знаете, что еще они выкинули? В этих самых кафе они устраивают проводы новобранцам! В Сен-Дени на таких вот проводах арестовали человек пятнадцать молодых парней. А потом оказалось, что на той же неделе везде, везде происходили подобные же проводы. Ну что такое пятнадцать арестов? Капля в море! Пустяки! Или вот, посадили в тюрьму депутатов, — верно, посадили. Но ведь не всех их депутатов посадили… И потом главная-то опасность — не парламентская группа, а Центральный комитет. Однако же Тореза и Дюкло все еще не поймали.

— Я где-то читал недели две тому назад, — заметил дядя, — что арестовали все руководство их организации. Распустили — не помню уж сколько — сто пятьдесят, кажется, профсоюзных организаций, объединений, федераций, закрыли биржу труда, и везде, везде так, по всей Франции… Вам этого мало?

— А разве вам мало, — спросил дребезжащим старческим голосом Жюль Баранже, — мало вам декрета вашего друга Сарро о подозрительных личностях? А предоставленное префектам и военному министру право по своему произволу отправлять людей в ссылку или забирать их в особые формирования для оборонных работ? А эти увольнения и аресты государственных служащих без объяснения причин?.. Жофре! Как вы можете одобрять все это? Это вы-то! Вы же республиканец, дрейфуссар[293]!

— Республика защищается, борется, Баранже!

— Против народа она борется, Жофре?

— Против эбертистов… Сейчас идет война!

— Против народа, говорю вам, Жофре, — против народа! Кто выиграет от этих преступлений?

— Баранже, вы стали говорить возмутительные вещи! Это дочери внесли путаницу в ваши взгляды. Да, я был с вами во времена дела Дрейфуса, когда генеральный штаб прибег к фальсификации. Но теперь, Баранже, вы и вам подобные говорите о народе совершенно так же, как офицеры генерального штаба говорили об армии, об отечестве, и говорите вы так для того, чтобы скрыть действительное положение вещей: вы не хотите признать, что казаки, эти чудовища, напали на маленькую мужественную нацию, посягнули на ее демократию…

— Ну уж извините! Вы, Жофре, в конце августа обманули меня с вашим протестом против пакта! А теперь уж нет, извините, с Финляндией не проведете! Нет, что вы скажете, Амберье? Я-то ведь был в Финляндии: там все, как у немцев, знаете ли, и на флагах свастика.

Жофре поднялся, он не мог больше выдержать:

— Вот каким языком вы говорите теперь, Баранже! Да еще в присутствии юноши, который завтра едет в действующую армию! Живи мы с вами во времена Конвента, всякий патриот, каковы бы ни были его отношения с вами… Нет, это просто нестерпимо! Нестерпимо! Амберье, что же вы? Почему вы молчите…

Каким старым и бледным казался дядя, полулежавший на подушках! Он закрыл глаза, устало развел руками. И с закрытыми глазами сказал ровным, тихим голосом:

— Я, может быть, ошибаюсь, Жофре. У меня нет ваших связей, ваших источников информации. Но мне кажется… мне кажется, что в Финляндии началась русско-германская война.

— Что? — крикнул Жофре. — Русско-германская?

— Да, началась. После испытания сил в Прибалтийских странах…

Все трое заговорили разом. Тетя Марта сказала Жан-Блэзу: — Уйдем-ка от них, Малыш. Пусть их себе спорят!

Милая тетя Марта все в той же серой вязаной кофте из грубой шерсти, рукава которой спускались чуть ли не до пальцев, и в черной юбке. Ее-то мало интересовала Финляндия, да и прочие такие вопросы, — ведь Малыш уезжает. — А этим сумасшедшим старикам все безразлично. Есть ли у тебя хоть теплое белье? А то, знаешь, в Бриансоне зима… ох, какая!..

— Тетя, слушай, — дядя у нас коммунистом стал, а?

— Ну что ты, смеешься? Просто женщина, которая приходит ко мне помогать по хозяйству, приносит «Юманите», и мы в курсе дел. Если хочешь почитать, могу дать тебе последний номер.

Жан-Блэз тихонько засмеялся. Ай да тетя Марта! Тут он рассказал ей о Франсуа. В общих чертах, без подробностей. И, рассказывая эту историю, он сам лучше понял все, яснее стали его мысли о том, что выходило за рамки судьбы Франсуа, — мысли, на которые натолкнула его судьба Франсуа. И слова Жофре тоже стали ему ясны. Да, одного арестовывают — появляется десять новых. И сколько бы ни арестовывали, сколько бы ни сажали в тюрьмы, ссылали… все равно каратели охвачены паническим страхом, чувствуют свое бессилие. Ну вот, арестовали, например, где-то в районе Жан-Жорес человек двенадцать молодых ребят за восстановление Коммунистического союза молодежи. Они печатали «Авангард»[294], как Франсуа печатал что-то другое. И случилось так, что один арестованный парнишка проговорился, выдал частицу тайны, потому что его запугали. Ну и что же? Нашли в двух подвалах подпольные склады бумаги и трубят о победе. Напрасно трубят! Все равно, даже тетя Марта читает «Юманите». Да еще для того, чтобы достигнуть этих жалких результатов, им понадобилось арестовать несколько сот или несколько тысяч человек, подвергнуть всю Францию превентивному заключению, — ведь нынешняя мобилизация не что иное, как превентивное заключение. А интересно, почему его, Жан-Блэза, посылают в Альпы? Ведь уже недели три, не меньше, девять соседних с Италией департаментов, в том числе и Корсика, не входят в зону военных действий. У баронессы Геккер был среди гостей один из Виснеров, молодой человек, который едет в Италию для всяких закупок, — подул ветер дружбы с Муссолини. Недавно в палате — как раз в тот день, когда туда пришел Флоримон Бонт, — Даладье заявил, что уже три месяца дуче