Кроме этой сдержанности по отношению к планам займа, у американского правительства накапливалось недовольство по поводу некоторых действий Советского Союза, которые оно считало чересчур резкими. Весной 1945 года обнаружилось, что советское правительство без нашего согласия передает другим странам товары, полученные от Соединенных Штатов по ленд-лизу, например грузовики и радиооборудование. Затем, в марте и апреле недовольство в официальных кругах возбудило своевольное обращение советских войск с нефтепродуктами и судами, прибывшими под их конвоем в Румынию и Венгрию. Более того, у Вашингтона создалось впечатление, что Москва собирается решать проблемы помощи и восстановительных работ в Европе, думая только о своих нуждах.

Наряду с другими событиями это недовольство ограничивало желание облегчить судьбу русского народа и положило конец представлению, что из-за своей роли в войне Советский Союз заслуживает приоритета или особого внимания. Однако, вероятно, выпуская 8 мая приказ о приостановке поставок по ленд-лизу, никто не собирался применять к Советскому Союзу карательных санкций. На этот шаг, казалось, скорее толкнуло строгое соблюдение акта ленд-лиза и желание избежать критики в конгрессе. Утверждалось, что по определенным условиям акта у исполнительной власти нет выбора, а конгресс неоднократно заверяли, что акт используют только для военных целей. Ясное выражение намерений и желаний конгресса мы находим в поправке к акту, когда 10 апреля 1945 года он продлил действие акта на один год. Факт продления действия акта был снабжен оговоркой, что параграф 3(c) запрещает президенту «заключать и выполнять любой контракт или соглашение с иностранным правительством о послевоенной помощи, послевоенном восстановлении и послевоенном строительстве…». В первой фразе сопроводительного письма к докладу Комитета сената по международным отношениям, представленного на рассмотрение 5 апреля, читаем: «Цель поправки к акту ленд-лиза, одобренной палатой, заключается в том, чтобы гарантировать, что соглашения по ленд-лизу не будут использованы для послевоенной помощи, послевоенного восстановления и послевоенного строительства».

Вот перечень сумм по акту ленд-лиза, с того момента, когда закон вступил в силу (11 марта 1941 года), до 30 июня 1945 года (в биллионах долларов):

Соединенное Королевство – 13,5

СССР – 9,1

Африка, Средний Восток и Средиземноморские страны – 3,3

Китай и Индия – 2,2

Австралия и Новая Зеландия – 1,3

Латинская Америка – 0,2

Остальные страны – 1,5

Итого – 31,4.

Этот акт, вскоре исправленный, больно ударил по Британии. Черчилль и его коллеги с печальным вздохом восприняли его как обязательную тему для дискуссии. Но Сталин воспринял его как прямой удар, направленный на ослабление Советского Союза во многих отношениях. Американское правительство продолжало выполнять все поставки Советскому Союзу – согласно прежним договорам по ленд-лизу – ради вступления Советского Союза в войну на Тихом океане. Но дух сочувствия и щедрости, естественный для партнеров в войне и мире, исчез. Перспектива обширного займа и взаимной экономической помощи больше не успокаивала изношенные нервы коалиции.

Проверка возможностей продолжения сотрудничества с Советским Союзом; май 1945 года

Когда все члены победоносной коалиции приступили к контролю над Германией, личная встреча глав государств казалась единственным возможным способом найти прямой или обходной путь по тернистым дорогам переговоров. За несколько часов до капитуляции в Реймсе Черчилль, помня о недавнем высокомерном послании Сталина, касающемся Польши, заметил Трумэну: «Мне кажется, что перепиской уже ничего не добиться, и надо как можно скорее провести встречу трех глав правительств».

В нескольких последующих посланиях в начале мая премьер-министр упорно приглашал Сталина встретиться с ними в каком-нибудь «неразрушенном» городе Германии.

Трумэн охотно согласился. Но внутренние дела, такие, как послание о бюджете, требовали его внимания. Более того, он нуждался в дополнительном времени, чтобы сформировать свое мнение по обсуждаемым вопросам. Вероятно, он настороженно относился к слишком настойчивым требованиям Черчилля. Еще одним поводом для размышления явилось отсутствие с его стороны энтузиазма в отношении Германии как места встречи; он думал, что теперь, когда война закончилась, Сталин охотнее поедет на запад, может быть на Аляску. Поэтому он ответил Черчиллю, что ему хотелось бы. чтобы инициатива исходила от Сталина, и что ему неудобно покидать Вашингтон раньше июля.

Когда 15 мая Гарриман, собиравшийся вылететь из Вашингтона в Москву через Лондон, выразил мнение, что чем раньше состоится встреча, тем больше шансов для удачного исхода, президент ответил, что он в этом не уверен. Но в конце беседы передумал и сказал, что, возможно, приедет в начале июня, если Черчилль так настаивает на проведении конференции именно тогда. Он не хотел показывать свою тревогу о том, что Сталин сделает вывод, будто нам на любых условиях необходимо сотрудничество с Советским Союзом. Поэтому он решил позволить Черчиллю принять активное участие в проведении встречи, а самому ждать ответа Сталина прежде, чем принимать решение.

В то же время Трумэн пребывал в некотором замешательстве, поскольку Черчилль повторил приглашение, которое не успел принять Рузвельт: сначала посетить Великобританию, а потом вместе встретиться со Сталиным. Прислушавшись к мнению тех же советников, что были и у Рузвельта, особенно Гопкинса и Маршалла, он счел это неразумным. Используя те же слова, которые Рузвельт произнес до Ялты, он ответил Черчиллю, что если об этой встрече удастся договориться, то он считает, что они должны отправиться туда раздельно, чтобы это не выглядело так, словно они «объединяют силы».

А тем временем, поскольку попытки урегулировать спорные ситуации на расстоянии потерпели неудачу, Трумэн решил попросить Гарри Гопкинса, который был очень болен, как можно быстрее отправиться в Москву. Там ему надлежало известить Сталина, что нас очень тревожат разногласия с советским правительством из-за ситуации в Европе (особенно в Польше) и на Дальнем Востоке (особенно в Китае). Он должен объяснить нашу точку зрения и намерения.

Если ответы Сталина окажутся утешительными и дадут почву для соглашения, ему предстояло выработать план встречи трех глав государств.

19 мая Трумэн отправил Сталину послание, в котором выразил уверенность, что советскому маршалу, как и ему, известно о том, как трудно решать сложные и важные вопросы, стоящие перед ними. посредством переписки. Поэтому, пока не представится возможность для личной встречи, он посылает Гопкинса с Гарриманом в Москву. чтобы они могли обсудить эти вопросы с советским лидером, затем Гопкинс тотчас же вернется в Вашингтон и доложит лично ему.

23 мая, в то время как из Москвы и обратно летели полные напряжения послания, Гопкинс отправился на эту важнейшую серию переговоров со Сталиным. Он твердо решил выяснить, возможно ли возродить дух сотрудничества с Советским Союзом, который помог им победить. Он считал, что, если позволить Черчиллю занять лидирующую позицию, отношения могут еще больше ожесточиться из-за вызывающих мер, на которых настаивал Черчилль. В дневнике Форрестола есть запись после беседы с Гопкинсом, в которой тот объяснил свою задачу в Москве: «Гарри сказал, что он скептически относится к Черчиллю, особенно в том, что касается англо-американо-русских отношений; что, по его мнению, для нас жизненно важно не объединяться с Великобританией в блок против России и не стать орудием для проведения Англией ее политики в Европе».