Еланец («Баланча», «Эланец», «Янкуля», «Енкуль»)[2475], Ингул («Большая Энкуль», «Великий Ингул»), Висунь («Улсун», «Исунь»), Ингулец («Малой Ингулец/ Ингуль», «Малый Регул») — и через «брод Бекенский» («Бегеневской перевоз»), находившийся в 10 часах езды от разрушенного Казы-Кермена, заканчивалась в устье реки Каменка («Оща») у ее впадения в Днепр («от Казыкерменских пустых мест до того места четыре мили»). Земли к югу от линии («по правой стороне») считались владением османского правителя, а к северу («на левой стороне») — московского царя[2476].

В целом система проведенного разграничения позволила как сохранить зоны совместного использования территорий, так и провести, где это было необходимо, четкое межевание земель с установкой пограничных знаков.

* * *

Константинопольский мир завершил Русско-турецкую войну 1686–1700 гг. и подвел черту под активностью московской дипломатии XVII в. на южном направлении. Петр I, так и не сумев прочно закрепиться на азово-черноморских берегах, перенес острие внешней экспансии России на северо-запад. В последующие годы все внутренние ресурсы страны были направлены на борьбу со Швецией. Потребности военного времени вновь на долгие годы подчинили себе внутреннее развитие страны.

Основные положения Константинопольского мира 1700 г. оказали значительное влияние на весь Черноморский регион и граничащие с ним страны. Для России и Османской империи впервые устанавливалась общая сухопутная граница, что создало новую «модель взаимоотношений», в рамках которой предпринимались попытки установить «пограничный режим без участия таких второстепенных субъектов международных отношений, как Крымское ханство и Войско Запорожское Низовое»[2477]. По итогам мирного соглашения наиболее «пострадавшей» стороной оказалось Крымское ханство, исключенное, несмотря на активнейшее участие в боевых действиях, как из переговорного процесса (и, соответственно, лишенное возможности влиять на выработку условий договора), так и из системы его субъектов (сторон, заключающих трактат). Результатом стало снижение статуса крымского хана до уровня правителя вассального регионального полугосударственного образования, с которым вели переговоры такие же руководители приграничного региона: азовский воевода (губернатор) или малороссийский (украинский) гетман. Ситуация ухудшилась в связи с наступившим «кризисом набеговой системы Крымского ханства»[2478].

Преддверием кризиса Крымской державы стало нарушение старых сухопутных маршрутов, связывавших полуостров с Кубанью и Белгородской Ордой. И если пути перемещений в западном направлении удалось восстановить с возвращением территории вокруг днепровских городков, хотя и полностью разрушенных, то потеря Азова вызвала значительные затруднения контактов на восточном направлении.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Системный анализ событий 1686–1700 гг. позволил представить Русско-турецкую войну как сложное и многоплановое явление, отразившее последовательное чередование военных стратегий, находившихся в зависимости от международной ситуации и расстановки политических сил при русском дворе. Указанные факторы очевидным образом дают возможность разделить ход войны на три основных этапа.

На первом, «крымском», этапе В. В. Голицын, выполняя зафиксированные в договоре 1686 г. обязательства перед Речью Посполитой, одновременно пытался добиться дипломатического соглашения с ханством, предусматривавшего (в зависимости от ситуации) или окончательную отмену поминок, или переход хана под верховную власть русских царей. То есть, с одной стороны, главнокомандующий, в наибольшей, пожалуй, степени за всю войну находился под давлением международных обязательств, так как организация походов на ханство была прямо прописана в договоре о Вечном мире. С другой стороны, он и царевна Софья связывали с крымскими кампаниями свои планы укрепления политического влияния и оттеснения от власти «партии» младшего царя. Указанные намерения получали непосредственное отражение в идеологии войны: в торжественном отпуске бояр и воевод, во вручении Голицыну целых двух булав, и особенно — в предоставлении ему знамени покорителя Казани Ивана Грозного. Отсюда «крымские» акценты российской пропаганды времен первого похода, выражавшиеся, правда, в ходе его подготовки достаточно размыто ввиду того, что в Москве не желали публично оглашать планы подчинения ханства, получившие четкое выражение в тайном наказе Голицыну.

Явные антиосманские и антимусульманские мотивы в формируемой правительством идеологии появляются лишь накануне второго Крымского похода. Их появление, несомненно, связано с успехами союзников, сформировавшими у Москвы представление о возможном скором падении Османской империи и вытекавшую из этого ее гипотетическую готовность принять участие в разделе турецких владений. Последнее, в свою очередь, должно было поддерживать уверенность Голицына в том, что бескомпромиссный натиск на ханство огромной русской армии заставит Селим-Гирея отступить от слабеющего сюзерена и «отдаться» под верховенство русских царей. Поэтому военно-политическая стратегия во втором походе 1689 г. осталась неизменной: наступление главной армии под Перекоп без серьезных операций против донских или днепровских крепостей. Такое «игнорирование» османских опорных пунктов имело политическое значение. В случае согласия Селим-Гирея на голицынские пропозиции русской дипломатии срочно бы понадобилось искать пути замирения с османами и выхода из войны. В Москве, возможно, полагали, что сделать это в условиях, когда ни Азов, ни Казы-Кермен не были затронуты русскими нападениями, будет гораздо проще. При этом русские правящие круги прекрасно осознавали важность этих форпостов в борьбе с собственно османским влиянием в Северном Причерноморье. Московское правительство располагало достаточно подробной информацией об артиллерийском оснащении, фортификационных особенностях и численности гарнизонов днепровских крепостей, планы удара на которые детально разрабатывались уже в 1688 г., за семь лет до их взятия.

В свое время К. Белкин-Стивенс и В. А. Артамонов справедливо отметили, что Крымские походы стали серьезной демонстрацией возможностей российской военной логистики, обеспечившей переброску значительных масс войска на дальние расстояния в условиях безлюдных и степных районов[2479]. Развивая этот тезис, следует отметить, что русскую военную машину первых лет войны действительно сложно в чем-то упрекнуть. Мобилизация была проведена в сжатые сроки и довольно успешно — явка на службу в основную армию в первый поход составила 90 %. Заготовленные запасы продовольствия были собраны и доставлены заранее в места сосредоточения войск; дополнительный провиант, переброшенный по речным артериям из Брянска и Смоленска через Киев до Кодака, даже оказался излишним и был использован в кампаниях 1688 и 1689 гг. Важную роль перевалочной и логистической базы сыграл построенный в рекордно короткие сроки Новобогородицк. В ходе подготовки второго похода русская военная бюрократия продемонстрировала умение учитывать недочеты и исправлять допущенные ошибки военного планирования. Весь 1688 г. под постоянным контролем держалась ситуация, касавшаяся наличия сухой травы в степях. Было сделано все, чтобы не допустить степных пожаров, подобных тем, которые помешали продвижению войска в 1687 г. Удалось исправить недостатки проложенного в первый поход маршрута, информация о котором собиралась довольно тщательно. Стоит отметить и деятельность русской разведки, благодаря которой мы имеем более менее полную информацию о политике Крыма и его мерах по подготовке обороны в обеих кампаниях.

В 1689 г. сроки мобилизации русской армии удалось еще ускорить, обеспечив ее выступление в марте. Не стоит недооценивать и организационные усилия русских военачальников высшего и среднего звена, позволившие осуществить