— жена рыцаря, и у неё растёт ребёнок. О том, что супруга Эдгара Лионского беременна, Ричард успел узнать перед самым отъездом из Птолемиады. Тем более надо благодарить Бога, что Мария осталась жива и, судя по всему, сумела бежать. Если б стража тогда её захватила, болтливый Леопольд уж не вытерпел бы — похвалился!

Мысль о ребёнке Эдгара и Марии мучительно напомнила про Беренгарию, про её округлившийся упругий живот, который король поцеловал, прощаясь с женой, когда та отправилась наконец из Палестины в Англию. Она уж год как родила! Кто у него? Сын? Ричард верил: да, сын. Ему страстно этого хотелось. Каждый раз, опускаясь на колени, чтобы помолиться, он дольше всего молился именно о сыне. Уже потом о матери и о жене. И совсем потом о себе. Для себя он просил одного — сил душевных.

Правда, силы его не оставляли. И душевные, и телесные. Ни жестокая боль от перелома, которая стала притупляться лишь теперь, спустя три с лишним месяца, ни раны, появившиеся на щиколотках и запястьях, там, где их стиснули тяжеленные кольца кандалов, ни душная сырость каменного склепа, ни скудная и грубая пища — ничто не сломало пока ещё крепкого здоровья Ричарда Львиное Сердце. Нога срослась быстро и не искривилась, хотя герцогский лекарь не слишком заботился, чтобы правильно сложить кость. Почти не ослабли и могучие мышцы короля. Непомерно толстые цепи на него надели, едва привезя в новую темницу, хотя тогда он ещё почти не наступал на повреждённую ногу. Тем не менее Ричард не раз и не два в день заставлял себя становиться в позицию и, воображая в руке то меч, то копьё, упражнялся, используя всё пространство склепа, который был в длину и в ширину по четыре шага. Этому занятию он уделял по нескольку часов, хотя порой от усилий у него начинала кружиться голова: два куска хлеба и миска кислой похлёбки не утоляли голода, а голод — плохой помощник в военных упражнениях. Но пленник не сдавался, и его руки, привыкая к тяжести оков, стали за эти месяцы ещё твёрже, чем были прежде.

Но главное, за что он постоянно благодарил Бога, — это отсутствие уныния и отчаяния в душе. Ему было тяжко думать, что унизительный плен может продлиться долгие годы, что за это время может умереть его несокрушимая мать, и тогда младший брат растеряет все его завоевания, обескровит Англию, осчастливит её землями сильных соседей. Он тревожился о молодой жене и ребёнке, которого мог пока только представлять. Наконец, короля терзал настоящий страх за своих безумно храбрых друзей, что рисковали жизнью ради его освобождения и наверняка продолжали попытки до него добраться. И всё-таки Ричард не испытывал больше отчаяния, которое временами посещало его в первые месяцы плена в Дюренштейне. Тот плен был неизмеримо легче: там узника, хотя и содержали строго, но прилично кормили, не унижали ни тяжкими цепями, ни лишением света. Но именно нынешние тяготы укрепили Ричарда. Он был воин до кончиков пальцев, воин до самой глубины души, поэтому когда становилось тяжко, будто в бою, его сердце загоралось, дух твердел, и он уже ни перед чем не мог дрогнуть.

Кроме того, король унаследовал от своей матери настоящую, ненапускную веру в Бога. Он умел молиться не менее пламенно и искренне, чем это делала Элеонора, верившая в господа всеми силами своей неудержимой души. Молитвам Ричард посвящал теперь долгие часы, принося покаяние во многих угнетавших его грехах и получая неизменное утешение. Потому, несмотря на боль и пытку жёсткой и узкой каменной скамьёй, спал он неплохо. Когда же сон всё-таки не шёл, пленник начинал вспоминать уроки Элеоноры, повторяя про себя латинские или греческие корни и словосочетания. Это занятие развлекало его час или два, но затем быстро усыпляло.

Он знал, что Леопольд передал его «из рук в руки» императору Генриху. Вроде бы император имел куда меньше причин ненавидеть английского короля, чем австрийский герцог, но отнёсся к узнику куда хуже. Самого Генриха Ричард видел издали, во дворе Дюренштейна, когда его оттуда увозили. Потом не видел более ничего — с самого начала пути ему на глаза опустили капюшон, который снимали лишь в палатке, на кратких ночных остановках. Судя по времени, который занял путь, можно было предположить, что отряд не покинул Германию (да и как это могло бы случиться, раз пленником завладел германский император?). Однако, скорее всего, они уехали далеко от границ герцогства — дорога продолжалась десять дней, хотя ехали достаточно быстро и останавливались ненадолго. И, как определил Ричард, двигался отряд всё время на северо-запад: солнце пробиралось и под капюшон, подсказывая, с какой стороны оно восходит.

Так где же он теперь? Король размышлял об этом не ради праздного любопытства. Вдруг представится случайная возможность передать весточку матери или друзьям, и тогда нужно будет указать место, где его содержат. (Ведь рыцарь Эдгар мог потерять след пленника после той злосчастной грозовой ночи.) Судя по времени, что его сюда везли, и по направлению движения, это может быть Лотарингия, Фрисландия либо Брабант. Ричард хорошо помнил карты всех стран Европы. А ведь в своё время он спорил с матерью — на что сдались эти знания? Во время боевого похода всегда найдётся, у кого спросить, как ехать туда-то или туда-то. В ответ Элеонора насмешливо напомнила ему, как начался сто лет назад самый первый крестовый поход. Первой, воодушевившись мыслями не столько об отвоевании Гроба Господня, сколько о возможности нажить богатство, в поход двинулась французская беднота. Шли и ехали на телегах, запряжённых ослами или быками, тащили скарб, гнали коз и гусей. И в каждом встреченном на пути городе задавали жителям один и тот же вопрос: «Скажите, а это не Иерусалим?» Смешно? Было бы смешно, не завершись этот поход так плачевно: большая часть этих охотников за лёгким богатством нашли смерть, не одолев и десятой части пути, даже не представив себе, как далёк на самом деле Святой Город. Да, лучше уж знать эти проклятые карты, как ни тупо они выглядят и как ни много в них ошибок[108]. Элеонора была права. Как всегда!

Король вспоминал, какие старые замки находятся в Лотарингии, Брабанте и Фрисландии, кому они в последнее время принадлежат и как выглядят. Впрочем, полуподземный склеп мог оказаться