кипятиться? – заставив себя улыбнуться, проговорила она. – Что ты на меня кричишь с самого утра? Кто велел тебе стараться за чужих? Но раз уж взялся, терпи! Не представляю себе, что это за человек, который вздумал устраивать театральные представления и пиры, когда ему грозят неприятности!..

– И ты еще болтаешь! – вспылил Цзя Лянь. – Сама можешь его спросить.

– Кого? – изумилась Фын-цзе.

– Кого? Своего старшего братца!

– Значит, ты о нем говорил?

– А о ком же?

– Что ж у него случилось, что тебе за него приходится бегать? – поинтересовалась она.

– Будто слепая и сама не видишь!

– Право же, мне ничего не известно! Ведь я совсем неграмотна!

– Разумеется! Как ты можешь знать? – усмехнулся Цзя Лянь. – Об этом ни госпожа, ни тетушка ничего не знают! Я постарался все замять, чтобы дома не знали, так как не хотел, чтобы госпожа и тетушка беспокоились, да и ты все время нездорова, и не хотелось тебя волновать. А вообще история возмутительная! Если б ты не спросила, я не стал бы рассказывать. Нечего сказать, хорошо себя ведет твой брат! Ты знаешь, как его прозвали?

– Нет!

– Не знаешь? – вскричал Цзя Лянь. – «Ван-жэнь» его прозвали!

Фын-цзе прыснула со смеху.

– Разве настоящее имя его не Ван Жэнь?

– Конечно – Ван Жэнь! Но только прозвище его пишут иероглифами «ван» – «забывать», а «жэнь» – «гуманность». Одним словом, этим прозвищем хотят подчеркнуть, что он забыл гуманность, долг и все правила приличия!..

– Кто осмеливается так бессовестно чернить человека? – возмутилась Фын-цзе.

– Никто его не чернит, – возразил Цзя Лянь. – Я сейчас расскажу тебе, в чем дело, ты тоже должна знать, что собой представляет твой старший братец! Знай же, что он устраивает день рождения своему второму дяде Ван Цзы-шэну.

– Ай-я! – воскликнула Фын-цзе. – В самом деле? А я все хотела спросить тебя, разве не зимой день рождения второго дяди? Помню, что Бао-юй из года в год ездил к нему. Когда господин Цзя Чжэн был повышен в чине, второй дядя Ван Цзы-шэн присылал труппу актеров, и я еще говорила: «Второй дядя очень скуп, не то что старший дядя Ван Цзы-тэн, и живут они как кошка с собакой». Если б они жили дружно, разве он отказался бы помочь в устройстве похорон, когда умер Ван Цзы-тэн?! Поэтому я предложила в день его рождения послать к нему труппу актеров, чтобы не остаться перед ним в долгу. Не могу понять, почему Ван Жэнь решил раньше времени устроить день рождения дяди.

– Ты, видно, все еще спишь и видишь сны! – сказал Цзя Лянь. – В первый же день по приезде в столицу твой брат Ван Жэнь под предлогом устройства похорон постарался захватить все состояние своего дяди Ван Цзы-тэна. Он боялся, что мы помешаем ему осуществить его замысел, поэтому ничего не сообщил нам, а потихоньку присвоил себе несколько тысяч лян серебра. Твой второй дядя возмутился его поступком и заявил, что он не имеет права забирать все полностью. Поняв, что все прибрать к рукам не удастся, Ван Жэнь прибегнул к хитрости, решил устроить день рождения дяди, рассудив, что это обойдется куда дешевле, чем отдать дяде присвоенные деньги! Бессовестный! Он даже не подумал, как о нем будут отзываться родные и друзья!.. Но все это пустяки! Ты знаешь, почему я так рано встал? В связи с историей, происшедшей на морском побережье, цензор сообщил мне, что у старшего дяди Ван Цзы-тэна обнаружилась какая-то задолженность, но, поскольку он умер, ее должны возместить его младший брат Ван Цзы-шэн и племянник Ван Жэнь. Вот они оба и переполошились и попросили меня похлопотать за них. Когда я увидел, как они волнуются, я согласился, и то лишь потому, что они приходятся родственниками тебе и нашей госпоже. Я подумал, что цензор Цю Ши-ань сможет все устроить, и поехал к нему, но опоздал – он уже отправился ко двору. Вот и выходит, что я зря бегаю, а они веселятся и пируют! Ну как после этого не сердиться?!

Только теперь Фын-цзе поняла, что натворил Ван Жэнь. Хотя она не хотела показать своего пристрастия по отношению к родственникам, но все же с упреком сказала Цзя Ляню:

– Какой бы он ни был, все равно он сын твоего дяди. Кроме того, дело касается и покойного дяди Ван Цзы-тэна, и второго дяди Ван Цзы-шэна, которым ты многим обязан. Что ни говори, а речь идет о нашей семье, поэтому мне приходится смиренно просить тебя о помощи, ибо, если я обращусь к чужим, они будут злорадствовать и за глаза ругать меня.

Слезы так и потекли из глаз Фын-цзе. Она сбросила с себя одеяло, села на постели и начала одеваться.

– Зря ты так говоришь, – сразу смягчился Цзя Лянь. – Это твой брат нехороший человек, а о тебе я ничего не сказал. Все получилось из-за того, что мне надо было ехать, тебе нездоровилось, я встал, а служанки спят! Неужели у старших членов нашего рода существует порядок, чтобы хозяева вставали раньше прислуги?! А ты стала изображать какую-то добрую тетушку и все им спускаешь! Стоило мне сказать слово, как ты сразу вставать! А если я завтра снова стану ругать этих лентяек, так ты, может быть, захочешь сама вместо них прислуживать? На что это будет похоже?

Услышав последние слова мужа, Фын-цзе успокоилась и перестала плакать.

– Уж поздно, все равно надо вставать, – проговорила она, – очень любезно с твоей стороны, что ты так стараешься помочь родственникам. Если это тебе удастся, не только я – впрочем, я не в счет, – но и госпожа Ван обрадуется, когда узнает.

– Без тебя понимаю! – буркнул Цзя Лянь. – Не учи!

– Госпожа, зачем вы так рано встаете? – вмешалась Пин-эр. – Вы всегда вставали в определенный час!.. И вы, господин, тоже хороши! Кто-то вас разозлил, а вы пришли срывать на нас свою злость! Разве госпожа мало для вас сделала? Или она отказывала вам когда-нибудь в помощи в трудный момент? Сколько раз вы приходили и пользовались всем готовеньким! А сейчас стоило вам сделать для госпожи какую-то мелочь, как вы расшумелись. И не стыдно вам?.. К тому же дело, о котором вы говорили, касается не только госпожи, но и всех родственников. А если мы встаем поздно, вы должны сердиться на нас, потому что мы ваши служанки! Не к чему сердиться на госпожу, которая никогда для вас сил не жалеет и даже заболела от переутомления и напряжения.

На глазах Пин-эр показались слезы.

Цзя Лянь и без того был удручен. Он не мог вынести