Непонятное мелькание, кто-то вынырнул из кухни: молоденькая азиаточка, нет, мальчик – кожа белая, глядит перепуганно, непонимающе, обводит взглядом комнату, икатовый шарф, взметнулись длинные волосы – и все, убежал.

– Там кто-то есть, – выпалил я, оглядываясь – сразу во все стороны, комната вертится перед глазами, как ярмарочная карусель, сердце колотится так, что слов толком и не выговоришь, я не знал даже, услышал ли меня кто – услышал ли хотя бы Вишня, который ухватил деда за ворот джинсовки, рывком поставил на ноги, обхватил его за шею, приставил пистолет к виску и, не переставая орать что-то уж не знаю на каком там восточноевропейском языке, потащил его куда-то в подсобку; индонезиец же грациозно, осторожно отлепился от стены и, как мне показалось, долго-предолго разглядывал нас с Борисом.

– Вы, сучата, об этом еще пожалеете, – тихонько сказал он.

– Руки, руки, – приветливо откликнулся Борис. – Чтоб я их видел.

– У меня нет оружия.

– Все равно – руки!

– Пожалуйста-пожалуйста, – не менее приветливо ответил индонезиец. Он поднял руки и оглядел меня с ног до головы – я с ужасом понял, что он запоминает мое лицо, записывает его прямиком в базу данных, потом он поглядел на Бориса.

– Я знаю, кто ты, – сказал он.

Холодильник с фруктовыми соками мерцает подводным светом. Слышно было, как я дышу – вдох-выдох, вдох-выдох. На кухне – металлическое лязганье, приглушенные крики.

– Приляг-ка, будь добр, – сказал Борис, указав на пол. Индонезиец послушно опустился на колени, потом – очень неторопливо – растянулся на полу во весь рост. По нему не было видно, что он испугался или очень уж удивился.

– Я тебя знаю, – повторил он: голос с пола звучал чуть невнятно. Краем глаза я уловил какое-то молниеносное движение, такое быстрое, что я аж вздрогнул: кошка чернее черта, словно ожившая тень, перелетела тьмой – во тьму.

– Ну и кто же я такой?

– Боря-с-Антверпена, чо, неправда? – Он врал, что у него не было при себе оружия, даже я видел, как оно выпирает бугром у него из подмышки. – Боря-поляк? Боря Ганджубас? Другая Хорста?

– А если и так, то что? – добродушно спросил Борис.

Индонезиец молчал. Борис мотнул головой, отбросив челку с глаз, насмешливо фыркнул и хотел, похоже, отпустить какое-нибудь саркастическое замечание, как тут из кухни вышел Виктор-Вишня – один, он что-то вытаскивал из кармана, похоже, одноразовые пластиковые наручники, – и тут сердце у меня чуть не остановилось, потому что я увидел, что под мышкой он держит сверток – белый войлок, перехваченный двухцветной бечевкой – правильных размеров, правильной толщины. Он упер колено индонезийцу в спину и принялся защелкивать на нем наручники.

– Пошел! – сказал мне Борис. У меня закаменели, застыли все мышцы, поэтому он легонько подтолкнул меня, – Давай! В машину!

Я тупо огляделся – двери не было видно, где тут дверь, вот, нашел, и я выскочил оттуда так поспешно, что чуть не грохнулся, поскользнувшись на кошачьей игрушке, кинулся к попыхивающему у обочины “рейндж-роверу”. Юрий стоял у двери, следил за улицей, как раз начал накрапывать меленький дождик… “Давай, давай!” – прошипел он, скользнув на заднее сиденье, жестом показывая, чтоб я залезал тоже, и тут как раз из ресторана выскочили Борис с Виктором-Вишней, запрыгнули в машину, и мы уехали – на низкой, отрезвляющей скорости.

10

Когда мы выехали на шоссе, в машине стоял радостный гул: ха-ха-ха, дай пять, но сердце у меня стучало так сильно, что я еле дышал.

– Что случилось? – хрипло выдохнул я пару раз, хватая ртом воздух, глядя то на одного, то на другого, но они и внимания на меня не обращали, трещали между собой все четверо и Ширли Темпл тоже, несся гулкий микс русского с украинским. – Angliyski!

Борис, утирая слезы, повернулся ко мне, обхватил рукой за шею:

– План поменялся, – сказал он, – мы это все по наитию – сымпровизировали. Лучше и быть не могло. У них третий не пришел.

– Застали врасплох!

– С раскрытым клювом!

– С голой жопой на толчке!

– Ты, – я быстро задышал, чтоб вытолкнуть слова наружу, – ты сказал, никакого оружия.

– Ну так никто и не пострадал, правда? Какая тогда разница?

– Почему нельзя было просто заплатить?

– Потому что нам подфартило! – Он вскинул руки. – Такой шанс раз в жизни дается! Такая возможность! Что бы они нам сделали? Их двое – нас четверо. Надо было головой думать и вообще нас не пускать. Ну да, я знаю, всего сорок штук, но с чего бы мне им даже один цент отдавать, если можно этого и не делать? Платить за то, что они у меня же и украли? – фыркнул Борис. – Видел, какое у него лицо было? У бабайки из склепа? Когда Вишня его огрел по кумполу?

– А знаешь, чего он разнылся-то, старый козлина? – торжествующе сообщил мне Виктор. – Он евро хотел! “Это чееее, доллары? – забрюзжал он, передразнивая деда. – Вы мне доллары предлагаете?”

– Жалеет, небось, теперь, что не взял эти доллары.

– Жалеет, что вообще пасть раскрыл.

– Хотел бы я послушать, как он Саше звонить будет.

– Знать бы, кто был тот третий. Тот, кто их прокинул. Я б ему выпивкой проставился.

– Интересно, где он?

– Дома, в душе намывается.

– Библию читает!

– Смотрит по телику “Рождественскую историю”!

– Да просто адрес перепутал и ждет где-то в другом месте!

– Я… – горло у меня так сжималось, что я постоянно сглатывал, когда говорил. – А тот мальчишка?

– А? – Пошел дождь, тоненькие струйки шуршали по лобовому стеклу. Черные, блестящие улицы.

– Какой мальчишка?

– Ну, мальчик. Девочка. Поваренок. Кто-то в общем.

– Чего? – Вишня обернулся – угар еще не сошел, дышит тяжело. – Я никого не видел.

– И я не видел.

– А я видел.

– И что за девочка?

– Молоденькая. – У меня перед глазами до сих пор стояло юное, призрачное личико, полуоткрытый рот. – Белый халат. На японку похожа.

– Правда? – с любопытством спросил Борис. – Ты их по лицам различаешь? Понимаешь, откуда они? Из Японии, Китая или Вьетнама?

– Ну, как следует я не разглядел. Азиат.

– Так мальчик или девочка?

– Мне кажется, у них на кухне только девочки работают, – сказал Юрий. – Макробиотика ведь. Бурый рис и все такое.

– Я… – Вот теперь я уже сам запутался.

– Ну, – Вишня провел рукой по волосам, остриженным в плотный ежик, – мальчик, девочка, а молодец, что она смылась, потому что я, знаете, что еще там нашел? Пятисотый “моссберг” с отпиленным дулом.

Хохот, присвистывание.