– С Рождеством!

Я обернулся. Их было трое, двое мужчин средних лет – идут вразвалочку, переваливаются с ноги на ногу с таким видом, будто одолжение нам делают, – обращались они к Борису, не ко мне, и вроде как даже рады были его видеть – а перед ними семенил, спотыкаясь, тот мальчишка-азиат. Белый халат его вовсе не был униформой поваренка, нет, на нем была какая-то асимметричная шмотка из белой шерсти, толщиной сантиметра в два; пацана трясло, а губы у него от ужаса практически посинели. Оружия при нем не было, ну или, похоже, не было, и хорошо, потому что у двоих других – здоровые мужики, вид деловой – я только и видел, что сизый металл револьверов, который поблескивал в тусклом свете люминесцентных ламп. Но даже тогда я ничего не понял – меня сбил с толку приветливый голос, я думал, они поймали мальчишку и ведут его к нам – но тут я глянул на Бориса и увидел, что он застыл и стал белым как мел.

– Прости, что придется так с тобой поступить, – сказал американец Борису, хотя сказал он это безо всякого сожаления, скорее с удовольствием. Широкие плечи, вид скучающий, мягкое серое пальто – несмотря на возраст, была в нем какая-то капризность, детская пухлость, надутая зрелость, – мягкие белые руки да мягкая менеджерская вкрадчивость.

Борис так и замер с сигаретой во рту.

– Мартин…

– Привет-привет! – тепло отозвался Мартин, пока второй мужик – седоватый блондин в бушлате, лицо рубленое, один в один – герой скандинавских саг, неторопливо подошел к Борису и, похлопав его по талии, вытащил у него пистолет и передал Мартину. Я смешался, поглядел на мальчишку в белом халате, но того как молотком по голове огрели – казалось, что он, как и я, мало что понимает в происходящем, и его все тоже совсем не радует.

– Понимаю, тебе херово, – сказал Мартин, – но! Ты прикинь, – его негромкий голос до ужаса разнился с его – точно у африканской гадюки – глазами. – Эй, мне тоже херово. Мы с Фрицем сидели в “Пимс”, не собирались никуда тащиться. Погода-то дрянь, а? Где, скажите, снежное Рождество?

– Ты что здесь делаешь? – спросил Борис, он хоть и стоял совсем неподвижно, но я раньше никогда не видел, чтоб он кого-то так боялся.

– Ну а ты как думал? – Он насмешливо пожал плечами. – Хочешь знать, так я удивлен не меньше твоего. Не думал, что у Саши хватит духу в таком деле просить помощи у Хорста? Но он так обделался, что кому еще ему звонить-то? Давай-ка ее сюда, – сказал он, добродушно помахав пистолетом, и я с ужасом увидел, что он навел пистолет на Бориса, показывает дулом на войлочный сверток у него в руках. – Ну-ка. Отдай.

– Нет, – резко бросил Борис, откинув челку с глаз.

Мартин заморгал, как будто растерялся и вот-вот надуется:

– Что ты сказал?

– Нет.

– Чего? – расхохотался Мартин. – Нет? Ты издеваешься?

– Борис! Отдай им картину! – заикаясь, выкрикнул я и застыл от ужаса, потому что тот, которого звали Фриц, приставил пистолет к виску Бориса, а потом схватил его за волосы и оттянул голову назад так резко, что он застонал.

– Знаю, знаю, – тепло отозвался Мартин, бросив на меня сообщнический взгляд, мол – ох уж эти русские, совсем мозги набекрень, да? – Да ладно тебе, – сказал он Борису. – Отдавай картину.

Борис снова застонал, потому что тот, второй мужик еще сильнее дернул его за волосы – и через крышу машины бросил на меня красноречивый взгляд, который я считал так же легко, как если бы он произнес слова вслух – настойчивый, очень узнаваемый взгляд искоса, из тех времен, когда мы с ним еще воровали по магазинам: беги, Поттер, ну, пошел!

– Борис, – сказал я, помолчав, не веря, что это все происходит на самом деле, – пожалуйста, просто отдай им картину.

Но Борис только снова отчаянно застонал, потому что Фриц со всего размаха ткнул ему пистолетом под подбородок, а Мартин подошел и забрал у него картину.

– Вот и славно. Большое спасибо, – сказал он, чуть растерявшись, сунул пистолет под мышку и принялся дергать за кончики бечевки, которую Борис увязал в крохотный тугой узелок. – Ох ты! – Пальцами он двигал еле-еле, и я понял почему, когда он потянулся за картиной и я рассмотрел его лицо: он был глубоко под кайфом.

– Так, короче, – Мартин оглянулся, словно хотел, чтоб и отсутствующие друзья посмеялись над шуткой, потом снова растерянно пожал плечами, повернулся к нам, – уж простите. Вон туда отведи их, Фриц, – сказал он, все возясь с картиной, и кивнул в сторону похожего на карцер уголка парковки, где было темнее всего, и когда Фриц, немного отвернувшись от Бориса, помахал мне пистолетом – давай, пошли, ты тоже, – я, похолодев от ужаса, понял, что Борис сразу знал, что так и будет, едва их увидел, поэтому-то он хотел, чтоб я убежал, чтоб хотя бы попытался.

Но в те полсекунды, пока Фриц махал мне пистолетом, мы все перестали глядеть на Бориса – и его сигарета вдруг взвилась снопом искр. Фриц завизжал, захлопал себя по щеке, затем, спотыкаясь, отступил назад, дергая себя за воротник – сигарета завалилась туда и жгла ему шею. В тот же миг Мартин, который стоял прямо напротив меня и возился с картиной, поднял глаза, и я так и пялился на него тупо, через крышу машины, когда услышал справа – один за другим – три хлопка, и тут мы с ним оба резко обернулись. Четвертый хлопок (я дернулся, зажмурился) – и струя теплой крови стукнула в крышу машины, ударила мне в лицо, и когда я открыл глаза, то увидел, как пятится в ужасе маленький азиатик, как проводит рукой по своему халату, а на нем, как на фартуке мясника – кровавые потеки; я гляжу туда, где была голова Бориса, а там – подсвеченная надпись BEETAALAUTOMAAT OP[75]из-под машины хлещет кровь, Борис упер локти в пол, сучит ногами, пытаясь подняться, я и не понял, ранен он или нет, но я и не думал особо и, наверное, перебежал к нему, потому что потом помню только: я как-то очутился с другой стороны машины, пытаясь как-то ему помочь, а везде кровь, Фриц – в месиво, привалился к машине, а в голове у него дыра размером с бейсбольный мяч, и тут я услышал, как Борис вскрикнул и появился Мартин – сощурившись, на рукаве кровь, шарит рукой под мышкой, пытается вытащить пистолет.

Все произошло даже до того, как все произошло, меня будто перемоткой DVD выбросило на несколько минут вперед, потому что я совсем не помню, как поднял с пола пистолет, помню только, как руку тряхнуло так сильно, что ее аж вверх подбросило, и самого выстрела я, собственно, не слышал до тех пор, пока мне не ударило в руку, пока не щелкнуло по лицу вылетевшей гильзой, и тогда я выстрелил еще раз, зажмурившись от шума, и от каждого выстрела рука дергалась, потому что курок поддавался туго, с трудом, я словно тянул на себя тяжеленную дверную задвижку, в машине с треском выбило окна, Мартин вскидывает руку, вокруг разлетаются осколки небьющегося стекла и куски бетона от столбов, и я попал Мартину в плечо, мягкая серая ткань намокла, потемнела – расползается во все стороны темное пятно, от запаха пороха и оглушительного эха я так внутренне съежился, что, казалось, это не звук ударил мне по барабанным перепонкам, а в голове у меня с грохотом обрушилась стена, и я вместе с ней рухнул в какую-то кромешную внутреннюю тьму, как когда-то в детстве, гадючьи глаза Мартина глянули в мои, он навалился на крышу машины, упер в нее руку с пистолетом, и тут я выстрелил снова и попал ему в бровь, дернувшись от красной вспышки, и потом, где-то за спиной услышал топот ног по бетонному полу – мальчишка в белом халате бежит к выходу, под мышкой у него картина, вот он взбегает вверх по съезду, в облицованном кафелем пространстве дребезжит эхо, и я чуть было не пристрелил и его, но вдруг все снова перемоталось, и вот я уже отвернулся от машины, переломился надвое, упер руки в колени, пистолет валяется на полу, и я совсем не помню, как его выронил, хотя звук помню – как пистолет с грохотом покатился по полу, и все катился, и я все слышал отзвуки эха, и чувствовал, как дрожит от выстрелов у меня рука, и я сложился пополам, меня рвет, а кровь Фрица ворочается, сворачивается у меня на языке.