Воинские части, задействованные в антибольшевистских акциях, оказались верными Временному правительству весьма условно. Половцов свидетельствовал: «Фронтовые войска сначала очень ретивы в борьбе с большевизмом, заманивают в казармы ораторов, где подвергают их избиению и пр. Но не проходит и недели, как является Скуратов с мольбой поскорее отпустить его полк обратно на фронт, так как под влиянием всяких агитаторов начался развал. Оказывается, что войска, прибывшие с фронта, еще гораздо более податливы к вредной пропаганде, чем мои, привыкшие со дня революции митинговать чуть ли не ежедневно и выслушивать всяких ораторов десятками»[1820].

Да и сам Керенский не был склонен добивать большевиков, видя в них противовес «силам реакции и контрреволюции», которые он видел прежде всего в офицерских и других связанных с военным командованием организациях.

Как отмечал Эдвард Станиславович Радзинский, «эсер Керенский, конечно же, понимал: доказательства вины большевиков будут использованы армией, монархистами и реакционерами против левых»[1821].

Не могло правительство игнорировать и позицию рабочих и других общественных организаций, которые выступили в защиту большевиков. На собрании Центрального бюро профсоюзов, Центрального совета фабзавкомов 6–7 июля было принято постановление, где первым же пунктом записано: «Собрание с негодованием протестует против гнусной клеветы, распространяемой контрреволюционными газетами… против заслуженных вождей рабочего класса Ленина, Троцкого, Каменева, Зиновьева и др.»[1822]. 10 июля на заседании ПК РСДРП(б), которое уже нормально протоколировалось, было отмечено: «На фабриках митинги: принимаются резолюции протеста против арестов… настроение начинает переламываться в лучшую для нас сторону»[1823].

Большевизм уже широко разлился по стране, и остановить его арестами в Петрограде уже было невозможно. В Гуляйполе Нестор Махно на съезде Крестьянского союза возмущался:

— От третьего по пятое июля на улицах Петрограда льется кровь наших братьев-рабочих. Социалисты непосредственно участвуют в пролитии этой крови. Военный министр социалист Керенский вызвал для подавления восстания рабочих несколько десятков казаков — этих исторических палачей свободной жизни трудящихся. Социалисты, участвующие в правительстве, обезумели на службе у буржуазии и вместе с казаками убивают лучших борцов из нашей трудовой семьи[1824].

Не так просто было найти против большевиков как организации и отдельных ее членов и подходящие статьи Уголовного кодекса. Созданная Временным правительством следственная комиссия 21 июля предъявила обвинение Ленину, Зиновьеву, Ганецкому, Козловскому, Суменсон, Коллонтай, Красину, Семашко, Рошалю и Парвусу в государственной измене. Официальная формулировка прокурора Петроградской судебной палаты настаивала на том, что организация Ленина «в целях способствования находящимся в войне с Россией государствами во враждебных против нее действиях вошла с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации Русской Армии и тыла, для чего на полученные от этих государств денежные средства организовала пропаганду среди населения и войск,…а также в тех же целях в период времени 3–5 июля организовала в Петрограде вооруженное восстание против существующей в государстве Верховной власти»[1825]. Те же статьи уголовного уложения «были распространены затем на Троцкого и Луначарского, арестованных воинскими отрядами 23 июля»[1826].

Расследование дела об измене большевиков затянется и зайдет в тупик. В 20-х числах августа покинет свой пост прокурор Петроградской судебной палаты Николай Сергеевич Каринский, заявив, что «несмотря на интенсивную работу судебного персонала, мне не удалось закончить этого дела», прежде всего из-за сложностей с проверкой заграничных операций банков и отсутствия основных фигурантов. Расследование так никогда не дойдет до суда.

Бьюкенен тоже был возмущен либерализмом власти, не расстрелявшей большевиков: «Я был отнюдь не удовлетворен позицией правительства и в разговоре с Терещенко старался убедить его в необходимости применения тех же самых дисциплинарных мер в тылу, какие были санкционированы на фронте… Правительство упустило единственную возможность раз навсегда раздавить большевиков после беспорядков»[1827].

Большевики в итоге оказались в весьма интересном — полулегальном — положении. То есть власть их вроде бы как преследовала. Но при этом не запрещала и вроде как не сильно замечала. С отъездом Ленина на партийном хозяйстве остался Сталин, который покинул в это время холостяцкую квартиру, которую он делил с Молотовым и Залуцким, и прочно осел у Аллилуевых. Оргработа осталась на Свердлове. «В период июльских событий Центральному комитету пришлось менять местопребывание, но в августе месяце Я. М. Свердловым при помощи Л. Р. Менжинской была найдена подходящая квартира на Фурштадтской улице, 19, где секретариат Центрального Комитета оставался в решающие дни Октября»[1828].

Уже 13–14 июля прошло первое после восстания совещание ЦК, ПК, Военной организации, Московского городского и окружного комитетов РСДРП(б). Специально к этому совещанию Ленин прислал «Политическое положение (четыре тезиса)»: 1. Контрреволюция организовалась, укрепилась и фактически взяла власть в государстве в свои руки. Соединились три силы контрреволюции: партия кадетов, Генеральный штаб и командные верхи армии и буржуазная пресса. 2. Вожди Советов и партий социалистов-революционеров и меньшевиков, с Церетели и Черновым во главе, окончательно предали дело революции, отдав его в руки контрреволюционерам и превратив себя и свои партии и Советы в фиговый листок контрреволюции… 3. Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно… Лозунг перехода всей власти к Советам был лозунгом мирного развития революции, возможного в апреле, мае, июне, до 5–9 июля, т. е. до перехода фактической власти в руки военной диктатуры. Теперь этот лозунг уже неверен, ибо не считается с этим состоявшимся переходом и с полной изменой эсеров и меньшевиков… 4. Партия рабочего класса, не бросая легальности, но и ни на минуту не преувеличивая ее, должна соединить легальную работу с нелегальной, как в 1912–1914 годах»[1829]. То есть партии предлагалось отказаться от доиюльской ориентации, отказаться от главного большевистского лозунга — «Вся власть Советам!» — и готовить вооруженное восстание.