Е.Ф. Канкрин, должно быть, стискивал зубы, читая эти жалобы, поскольку его линии снабжения тянулись вплоть до России, и он испытывал хроническую и неизбежную нехватку особенно немецко- и франкоговорящих чиновников. Как он докладывал М.Б. Барклаю, он был вынужден отрядить людей даже из своей канцелярии для решения проблем, возникавших вдоль линий снабжения[848]. Но Канкрин слишком нуждался в помощи Алопеуса, чтобы позволить себе негодование. Как Канкрин писал Барклаю, новые операционные линии продовольственного снабжения являются делом большой важности. На самом деле их отношения быстро потеплели. Генерал-губернатор писал, что ему и его подчиненным хватает рвения и что они не испытывают совершенной нехватки продовольствия, в котором так нуждались войска Канкрина. Однако им действительно сильно не хватало телег для перевозки продовольствия и чиновников, которые могли проследить за его доставкой. Канкрин, в свою очередь, отправил всех чиновников, которых ему удалось найти, вместе с телегами Кондратьева. Тем временем подвижной магазин Силезскои армии также благополучно добрался до Нанси, в результате чего Алопеус и Канкрин получили в свое распоряжение большое количество дополнительных телег. Если это и не полностью решало проблемы Канкрина, то по крайней мере насущная потребность была удовлетворена, и открывалась перспектива постановки снабжения армии на более прочную основу[849].

Тем временем благодаря Наполеону положение союзников в дипломатической сфере также изменилось к лучшему. Непримиримость французского императора подорвала стратегию К. Меттерниха и напомнила австрийцам, сколь опасно полагаться на Наполеона и обособляться от союзников. Как было известно Меттерниху, даже английский военный представитель в ставке коалиции начинал испытывать сильное нетерпение от выжидательной тактики К.Ф. Шварценберга. Со времени прибытия Р.С. Каслри в ставку коалиции между ним и Меттернихом установилось непринужденное взаимопонимание по политическим вопросам. Но оба они отдавали себе отчет в существовании определенных границ, которые Англия не могла преодолеть в своем стремлении оказать услугу венскому кабинету. Общественное мнение в Великобритании с недоверием отнеслось бы к какому бы то ни было миру с Наполеоном. То же самое касалось английского правительства[850].

Пока Каслри вел переговоры в ставке коалиции, российский посол в Лондоне X.А. Ливен беседовал с премьер-министром лордом Ливерпулем и принцом-регентом. Взгляды принца-регента являлись точным отражением взглядов Александра I, о чем свидетельствует доклад Ливена:

«Было предательством по отношению к воле Всевышнего не установить на прочных основаниях мир, который уже стоил так много крови никогда еще мир не видел столь мощных средств для достижения этого. Но эти средства были уникальны, а моральные и физические силы коалиции в будущем никогда не достигли бы того же уровня. Было самое время обеспечить Европе процветание на многие столетия — тогда как любой мир, заключенный с Наполеоном, сколь благоприятны ни были бы его условия, никогда не мог бы стать для рода человеческого ни чем иным, кроме более или менее длительного перемирия. История всей его жизни являет многочисленные примеры вероломства, жестокости и честолюбивых замыслов; кровь всей Европы была бы пролита во имя очень сомнительной передышки, если бы мир зависел от договоров, подписанных с этим вечным источником беспорядка»[851].

Р.С. Каслри был в состоянии подписать договор с Наполеоном до тех пор, пока тот гарантировал неприкосновенность Бельгии и создавал труднопреодолимые барьеры для новой агрессии Франции, а также до тех пор, пока во Франции не было никакой иной силы, с которой можно было бы заключить мир. Однако он ни при каких обстоятельствах не мог согласиться с «естественными границами» Франции. Даже намеки на это, услышанные Каслри от австрийцев, толкнули бы его навстречу Александру I, Таким образом, к концу февраля у К. Меттерниха имелись все основания для поисков компромисса. В аналогичной ситуации находился и российский император. Политическая изоляция со стороны союзников, в которой Александр оказался в начале февраля, в сочетании с военными победами Наполеона показала ему, сколь опасно дальнейшее упорство. В результате 1 марта 1814 г. четыре великие державы, входившие в состав коалиции, подписали Шомонский трактат, поклявшись согласиться лишь на такой мир, который предусматривал исторические границы для Франции, обеспечивал независимость и территориальное расширение Нидерландам и сохранение в Германии владетельных княжеств при главенствующей роли Австрии и Пруссии. По меньшей мере столь же важным было и то, что договор устанавливал военный союз между четырьмя державами, который планировалось сохранять в течение двадцати лет с момента подписания мира и поддерживать этот мир посредством совместных военных действий в том случае, если Франция попыталась бы нарушить его условия. Шомонский трактат не определял, будет ли коалиция подписывать мир с Наполеоном или каким-либо иным французским правительством. Союзники знали лишь, что в значительной мере это будет зависеть от самих французов. Тем не менее, как с практической, так и моральной стороны, договор заметно сплотил коалицию[852].

Однако в конечном счете именно военные операции с наибольшей долей вероятности должны были решить судьбу Наполеона. Лишь полное поражение могло заставить его признать, хотя бы временно, границы 1792 г. В равной степени поражение императора было стать наиболее вероятным катализатором восстания французской элиты против правления императора. Но во второй половине февраля до поражения, казалось, еще далеко. Армия К.Ф. Шварценберга отступала полным ходом. Изначально планировалось потребовать от Г.Л. Блюхера, чтобы тот отправился на юг для соединения с основными силами армии и навязал неприятелю сражение, однако к тому времени, когда 21 февраля Силезская армия оказалась достаточно близко, Шварценберг передумал. Главнокомандующий настоял на том, чтобы большая часть его австрийских войск отправилась на юг для отражения того, что он рассматривал как растущую угрозу его коммуникациям со стороны армии маршала П. Ожеро, находившейся в Лионе. Это давало ему прекрасное основание — его критики называли это «оправданием» — продолжить отступление на юг и избежать сражения. Блюхер был вне себя, а Александр I серьезно задумался о том, чтобы вместе с русскими корпусами выйти из состава основной армии и присоединиться к Блюхеру.

В конце концов 25 февраля в ходе военного совета глав союзных держав в Бар-сюр-Обе было принято компромиссное решение. К.Ф. Шварценберг должен был продолжить отступление — в случае необходимости вплоть до Лангра, — где к нему должны были присоединиться вновь прибывшие австрийские резервы. Если бы Наполеон продолжил преследование, Шварценберг должен был развернуть свои войска и дать решительное сражение. Тем временем предполагалось, что Г.Л. Блюхер пойдет на север и, как надеялись союзники, отвлечет внимание Наполеона от Шварценберга, создав угрозу Парижу. Если, как ожидалось, Наполеон развернется и начнет преследование Блюхера, Шварценбергу предстояло возобновить наступление. Тем временем армейские корпуса Ф.В. Бюлова и Ф.Ф. Винцингероде, ранее входившие в состав Северной армии Бернадота, двинулись от границ Голландии в направлении Парижа, и на тот момент подходили к Суассону на р. Эна. Они должны были перейти под командование Блюхера, как и вновь образованный Саксонский корпус, который ранее входил в союзные силы Германии и который теперь должен был охранять путь на Нидерланды. Даже без саксонцев общая численность соединенной армии Блюхера превышала 100 тыс. человек, что на тот момент было значительно больше, чем численность всех войск Наполеона. Инструкции Александра I, данные им прусскому фельдмаршалу, свидетельствовали как о понимании того, что лишь у Блюхера имелся необходимый для победы запас агрессии и уверенности в своих силах, так и о сильных опасениях российского императора по поводу того, что повторение небрежности, проявленной ранее Блюхером, может погубить все дело коалиции. Инструкции завершались следующими словами: «…лишь только вы сообразуете движения ваших различных корпусов, мы желаем, чтобы вы начали наступление, которое обещает завершиться самым счастливым образом, покуда оно основывается на благоразумии»[853].