Шрифт:
Интервал:
Закладка:
656
Понятие фирмы сформировалось уже в позднеготическое время как ratio или negotiatio, и оно не может быть передано никаким словом на языках античности. Negotium означало для римлянина конкретный процесс («обделать дело», а не «иметь» его).
657
Pöhlmann v. Griech. Gesch. S. 216 f.
658
Gercke A., Norden E. Einl. in die Altertumswiss. III. S. 291.
659
Kromayr в Hartmann. Röm. Gesch. S. 150.
660
Римляне были «евреями» той эпохи (с. 354 сл.). Напротив того, евреи были тогда крестьянами, ремесленниками, мелкими производителями (Parván. Die Nationalität der Kaufleute im römischen Kaiserreich, 1909; также Mommsen. Röm. Gesch. V. S. 471), т. е. они обращались к занятиям, сделавшимся в готическую эпоху объектом их торговых операций. В том же положении находится сегодня «Европа» по отношению к русским, чья всецело мистическая внутренняя жизнь воспринимает мышление деньгами как грех (странник у Горького в «На дне» и весь вообще мир идей Толстого – с. 267, 389). Здесь сегодня, как в Сирии во времена Иисуса, простираются один поверх другого два экономических мира (с. 267 слл.): один – верхний, чужой, цивилизованный, проникший с Запада, к которому, как подонки, принадлежит весь западный и нерусский большевизм первых лет после революции; и другой – не ведающий городов, живущий в глубине среди одного лишь «добра», не подсчитывающий, а желающий лишь обмениваться своими непосредственными потребностями. К лозунгам, оказывающимся на поверхности, надо относиться как к голосам, в которых простому русскому, занятому всецело своей душой, слышится воля Божья. Марксизм у русских покоится на ревностном непонимании. Высшую экономическую жизнь петровской Руси здесь только терпели, но не создавали ее и не признавали. Русский не борется с капиталом, нет: он его не постигает. Кто вчитается в Достоевского, предощутит здесь юное человечество, для которого вообще нет еще никаких денег, а лишь блага по отношению к жизни, центр тяжести которой лежит не со стороны экономики. «Ужас прибавочной стоимости», доводивший многих перед войной до самоубийства, представляет собой непонятое литературное обличье того факта, что приобретение денег с помощью денег является для не знающего городов мышления в «добре» кощунством, а если его переосмыслить исходя из становящейся русской религии – грехом. Между тем как города царского режима приходят сегодня в упадок и люди обитают в них словно в деревне, под тонкой коркой мыслящего по-городскому, стремительно исчезающего большевизма происходит и освобождение от экономики. Апокалиптическая ненависть (господствовавшая также в эпоху Иисуса и в простом иудействе по отношению к Риму) направилась против Петербурга не только как города – местопребывания политической власти западного стиля, но и как центра мышления в западных деньгах, отравившего жизнь и направившего ее по ложному пути. Сегодня глубинной Русью создается пока еще не имеющая духовенства, построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства, которая бесконечно ближе к магической, чем фаустовская, и потому основывается на новой символике крещения, а поскольку она удалена от Рима и Виттенберга, то в предчувствии новых Крестовых походов она заглядывается через Византию на Иерусалим. Занятая исключительно этим, Русь снова смирится с западной экономикой, как смирились с римской экономикой древние христиане, а христиане готики – с еврейской, однако внутренне она в ней больше не участвует. (К этому с. 267 слл., 334, 388, 414, примечание 321).
661
С. 11.
662
С. 19.
663
С. 36.
664
С. 34.
665
С. 374 сл.
666
С. 186 сл.
667
С. 373 сл.
668
С. 376 сл.
669
«Верность» физических познаний, т. е. их пока что не опровергнутая приложимость в качестве «истолкования», абсолютно никак не связана с их технической ценностью. Несомненно ложная и сама по себе кишащая противоречиями теория может оказаться более ценной для практики, чем «правильная» и глубокая, и физика уже давно остерегается применять слова «ложный» и «верный» в их расхожем значении к своим картинам, а не просто к формулам.
670
То, что собрано Дильсом в его «Античной технике»{769}, представляет собой обстоятельное ничто. Если откинуть отсюда то, что принадлежит еще вавилонской цивилизации, как солнечные и водяные часы, или уже арабскому раннему времени, как химия или чудо-часы в Газе{770}, или такие вещи, что уже простая ссылка на них явилась бы оскорблением любой другой культуры, как виды дверных запоров, не остается абсолютно ничего.
671
Китайская культура сделала едва ли не все те же изобретения, что и западноевропейская, в том числе компас, подзорную трубу, книгопечатание, порох, бумагу, фарфор, однако китаец кое-что выманивает у природы лаской, он ее не насилует. Он вполне ощущает преимущества своего знания и ими пользуется, однако он не набрасывается на них, чтобы эксплуатировать.
672
С. 427.
673
Тот же самый дух определяет различие между понятием предпринимательства для еврея, парса, армянина, грека, араба и тем же понятием у западных народов.
674
С. 426. Альберт Великий продолжал жить в преданиях как великий волшебник. Роджер Бэкон обдумывал паровую машину, пароход и самолет. (Strunz. Gesch. der Naturwiss. im Mittelalter. S. 88.)
675
С. 374 сл.
676
С. 401 сл.
677
«Греческий огонь» был рассчитан лишь на то, чтобы устрашать и поджигать; здесь же сила сжатия взрывных газов преобразуется в энергию движения. Тот, кто всерьез их сравнивает, не понимает духа западной техники.
678
Маркс абсолютно прав: это есть порождение буржуазии, причем порождение самое надменное, однако он, пребывавший в своих рассуждениях всецело под обаянием схемы Древний мир – Средневековье – Новое время, не заметил, – что той буржуазией, от которой зависит судьба машины, была буржуазия одной-единственной культуры. Поскольку же она властвует на земле, всякий неевропеец пытается постичь тайну этого чудовищного оружия, однако внутренне он, несмотря на это, его отвергает – японец и индус точно так же, как русский и араб.