Боевики из парамилитарных отрядов были главной силой геноцида, хотя многие из уцелевших всех вооруженных бандитов описывают как Интерахамве. В первую неделю после переворота их набралось 4–5 тысяч человек (2 тысячи в Кигали), скоро их стало 20–30 тысяч (по некоторым оценкам — 50 тысяч). В их ряды влились погромщики без военной подготовки и почти без оружия. Некоторые уцелевшие свидетели улавливали различия между профессиональными убийцами, хорошо организованными и вооруженными, прошедшими школу межфракционных боев с себе подобными, и просто бандами подонков, которым выпал счастливый шанс безнаказанного грабежа и убийства (African Rights, 1994: 229). Этот сброд был находкой для режима. Их руками можно было уничтожить тутси и умеренных хуту, а возмущенному миру объяснить: «Нет никакого геноцида. Это праведный, неукротимый гнев народа, поднявшегося против своих угнетателей». Да так оно и было. Тысячи боевиков — но не весь народ — действительно взялись за кровавую работу. Их «профессиональным» ядром были армейские или жандармские резервисты, люди, знакомые с оружием и свыкшиеся с насилием. Среди командиров было много бывших врачей, агрономов и особенно учителей (African Rights, 1994: 121–122). Это были взрослые молодые мужчины, но некоторые свидетели упоминают и женщин во главе отрядов Интерахамве.

Формирования Интерахамве

Джордж Рутаганда родился в 1958 г. в Гитараме в набожной семье адвентистов Седьмого дня. Его отец был мэром, имел хорошие связи, дорос до постов префекта и посла в Западной Германии. Заговор против Хабиариманы испортил ему карьеру. Он снова стал мэром, а в 1993 г. потерял и эту должность из-за усилившегося влияния MDR. Неудачи отца закалили сына. Он твердо решил не упустить своего. После университета Рутаганда работал на правительство, попутно занимаясь и личным бизнесом. В 1991 г. отец купил ему в Кигали большой гараж, который сын использовал как склад для товаров — в основном для импортного пива. Это был большой человек в прямом и переносном смысле — здоровяк, бывший регбист, хозяин успешного футбольного клуба. Теперь, когда у него был капитал, можно было определиться и с политическими взглядами. Рутаганда выбрал себе MNRD — самую сильную и богатую партию в стране. В 1993 г. его избрали в Национальный комитет, он сделал много полезного для радио РТЛМ, потом стал вице-председателем молодежной секции Интерахамве — сочетание богатства, пива и футбола сделало его кумиром молодежи. Есть ощущение, что он был втянут в геноцид не идеологически, а прагматически — в нем он увидел полезные связи с нужными людьми, к насилию его побуждала также и специфическая субкультура спорта, пива и мужской брутальности. Он был командиром блокпоста рядом со своим гаражом-складом. Приговорен к пожизненному заключению за геноцид и преступления против человечности (ICTR-96-3; Internews, 13 дек. 1999; Ubutabera, 8 июня 1998, 12 и 26 апр. 1999).

Шалом Нтахобари родился в 1970 г. за границей. Его мать была министром, отец — ректором Университета в Бутаре. Студент-недоучка шлялся по Бутаре, увешанный гранатами и другим оружием, сколотил свой отряд боевиков, охранял блокпост рядом с родительским особняком, совершал убийства, в том числе и ради наживы. Его мать Полин Нтахобари, министр, родилась в Бутаре в 1946 г., частенько навещала блокпост сына, где часто проходили «санации» (такого не позволял себе никто из нацистских бонз в Германии). На блокпосту она опознавала тутси, их раздевали, сажали в грузовики, женщин насиловали на месте, мужчин везли на расстрел. Она была первой женщиной, осужденной за преступления против человечности Трибуналом по расследованию военных преступлений (Des Forges, 1999: 508–509; ICTR-97-21). Среди боевиков было много студентов. Интеллектуалы и государственные служащие сыграли активную роль в геноциде. Многие делали это по идеологическим мотивам, которые всегда были подкреплены материальными соображениями — убеждения, грабеж и обогащение шли рука об руку.

Наименьшее место в нашей книге мы уделили так называемой добровольческой милиции. Это был самый зловещий вариант «африканской болезни» — беспощадные банды вооруженных молодых мужчин. Чем больше они убивали, тем больше у них накапливалось оружия, к которому они относились с трепетной любовью — ведь это был символ мужества и власти. Как и другие боевики, молодняк обожал песни и гимны, где воспевались месть и насилие, все это щедро сдабривалось алкоголем, а круговая порука «братьев по оружию» заменяла отсутствие дисциплины.

На юге беженцы-хуту, изгнанные из Бурунди, жаждали мести, очень многие вступили в Интерахамве. Эти нищие люди жили грабежом. Один тутси притворился мертвым: «Почти все были убиты, но палачи ходили по груде мертвых тел и кричали — если кто жив, и у него есть деньги, пусть отдаст, и мы его пощадим. Никого они не пощадили» (McGreal, 1999Ь). Почти все рядовые убийцы были молодыми людьми из низших слоев общества. Одна из уцелевших женщин рассказала, что она и ее подруги были изнасилованы 11–14 летними подростками-добровольцами: «Меня увел совсем молодой мальчишка. На поясе у него висел длинный тесак, в руке был топорик. Он завел меня в школьный класс… сложил оружие… Понимаете, меня изнасиловал почти ребенок. Разве такое может уложиться в голове?» (Ubutabera, 27 окт. 1997).

Большинство добровольцев были горожанами, из сел приходили безземельные крестьяне (Kabirigi, 1994: 10; Willame, 1995: 127). За все свои невзгоды они винили тутси, а не правящий класс хуту, истинных эксплуататоров и разорителей страны, которые, однако, давали работу! Их обеспечили едой, выпивкой, кровом, им дали оружие и разрешили грабить. Им дали работу и еще больше пообещали.

Боевиков доставляли в сельскую местность на грузовиках. За это отвечало Министерство дорог и мостов (во главе его стоял убежденный радикал, член MNRD), а также национализированные предприятия. Приказы убивать шли от региональных и местных функционеров, в геноцид всячески вовлекали обычных людей. Власть составляла расстрельные списки хуту и тутси, власть вела людей на погромы и убийства, устанавливала блокпосты на дорогах. Именно они по лицам определяли тутси, проверяли документы (на блокпосту должен был обязательно находиться хотя бы один грамотный), насиловали женщин, забивали насмерть выявленных тутси или опасных для режима хуту (Keane, 1995). Если у подозреваемого не было документов и при этом он был похож на тутси, его убивали — горькая доля 20 % хуту, которые не вписывались в установленный расовый стереотип. «Врачи за права человека» высчитали, что на каждого боевика пришлось по 200–300 убитых, но это не так (напр., Lemarchand, 1997b: 414). Тогда бы и преступников было не более 2500–4000, а это явно заниженная цифра. Лишь немногие из карателей имели огнестрельное оружие, а значит, убийц должно было быть гораздо больше.

ОБЫЧНЫЕ ХУТУ

Самых