Однако искоренить жертвенный символизм оказалось не так-то легко. В октябре 1945 г. Гален уже напоминал католическим конгрегациям о том, что «смерть солдата по чести и ценности стоит рядом со смертью мученика». В феврале 1946 г. папа Пий XII повысил национальный и международный статус Галена, Фрингса Кёльнского и Конрада фон Прейзинга Берлинского, включив их в состав коллегии кардиналов. В следующем месяце серьезно заболевший к тому времени Гален при въезде в Мюнстер удостоился встречи с арками из цветов и гирлянд; ничего подобного бывший журналист Паульхайнц Ванцен не наблюдал с визита фюрера. И снова изнемогающий от хвори кардинал произнес проповедь о жертвах, принесенных немецкими солдатами. Хотя, как заявил он, поражение Германии и стало результатом «внутренней нечистоты» национал-социализма, честь солдат остается незапятнанной: «Вместе с тем совершенное нашими воинами в верности выполнения долга останется навеки как героизм, как верность стране и приверженность совести, и мы глубоко уважаем и признаем это»[1158].

В сентябре 1946 г. кардинал Фрингс взошел на кафедру Вестминстерского собора, став первым немцем, выступившим перед послевоенной аудиторией в Лондоне. Фрингс воспользовался шансом и подчеркнул: «Мы, немецкие католики, не были национал-социалистами, но любили наше отечество. Мы любим его тем больше теперь, когда оно в великой нужде, и мы боремся за неотъемлемые права, которое оно сохраняет». Спустя считаные недели экуменическая делегация британского духовенства, включавшая епископа Чичестера, Белла, и римско-католического епископа Ноттингема, объезжала Рейнскую область и Вестфалию. Высокопоставленный клир считал целесообразным для союзников оказывать помощь церкви в строительстве новой Германии, потому что священнослужители «противились бесчеловечности [нацистского режима]». А между тем католические и протестантские лидеры, особенно люди вроде Мартина Нимёллера, который и сам сидел в нацистской тюрьме, сделались весьма популярными как ходатаи за осужденных за военные преступления[1159].

Чувствуя себя обязанным выступить в роли духовного пастыря, ведущий протестантский теолог Пауль Альтхаус опубликовал статью, посвященную «Вине». Как и другие, он не теряя времени в первых же послевоенных проповедях поспешил заклеймить нацистское руководство за «ужасные ошибки» и «серьезную несправедливость», но теперь искал доводы против суда над тем же самым руководством в Нюрнберге. Альтхаус сосредоточился не на военных преступлениях и их последствиях, но на порождающей их человеческой природе: «Любое зло, происходящее где-то в моем народе да и во всем человечестве, произрастает из тех же корней человеческой души, каковая одинакова всюду и во все времена». Удачно погрузив конкретные действия в пучину тумана абстрактной, универсальной и лишенной временных рамок человеческой греховности, становилось совсем просто прийти к заключению о том, будто только сам Господь может судить за такие злодеяния, ибо «этот круг вины во всей его глубине находится за пределами понимания и правосудия суда человеческого. Судьи суда человеческого не могут и не вправе говорить со мной об этом»[1160].

Как ведущий агитатор националистического протестантизма, Альтхаус предупреждал земляков-немцев после Первой мировой войны, что 1918 год означал больше, нежели обычное поражение. Все гораздо хуже – Бог испытал их и нашел недостойными. Если Бог, с именем которого он проповедовал после предыдущей войны, являл собою карающее божество из Ветхого Завета, после 1945 г. Альтхаус предпочел подчеркивать его «милостивую волю». «Мы не можем снискать искупления иначе, – писал он в 1946 г., – прежде чем мы, христиане Германии, смиренно вступим под сень Креста Христова, представляя весь наш народ с нашей нуждой и стыдом, за ужасные вещи, которые случились: “Христос, Ты агнец Божий, который принимает грехи мира, смилуйся над нами и сними проклятье, освободи от анафемы нашу землю”»[1161].

Вероятно, новое открытие Альтхаусом благодати питалось совершенно искренними импульсами – его дочери-инвалиду повезло не попасть в число пациентов психиатрических лечебниц для медицинского убийства. И все же на протяжении оставшегося 1945 г. богослов напоминал конгрегации о «кровавой жертве», принесенной «миллионами погибших немецких солдат», не произнеся ни слова о миллионах солдат и гражданских лиц, убитых немцами. Когда он проповедовал, заводя речь о «шести миллионах с востока», то имел в виду немецких беженцев, хотя приводимое им число совпадало с количеством замученных евреев. Говоря о польских «палачах», расстрелявших восемнадцать немцев в 1939 г. в Торуни, Альтхаус даже не заикнулся о миллионах уничтоженных немецкими оккупантами поляков. Подчеркивая «вину» американцев и британцев за бомбежки, он скромно умалчивал о немецких методах ведения войны. Американцы поручили Альтхаусу роль председателя трибунала по денацификации в Эрлангене; и хотя они прикрыли на время его деятельность на профессорской кафедре за неисполнение обязанностей, в 1948 г. его восстановили. На протяжении того непростого времени ни один из коллег не выступил и не обвинил Альтхауса как одного из главных авторов «арийского закона», по которому протестантская церковь изгоняла из своих рядов обращенных в христианство евреев. Никто не сигнализировал о том, что его «теология порядка» и «теология сотворения» служили законному оправданию нацизма и антисемитизма на интеллектуальном уровне. Напротив, Альтхаус оставался ключевой фигурой немецкого протестантизма еще долгое время после ухода с должности в 1956 г.[1162].

Когда в январе 1946 г. Мартин Нимёллер спросил у студенческой аудитории в Эрлангене, почему ни один клирик в Германии не возвысил святительский голос в отношении «ужасных страданий, которые мы, немцы, причинили народам; о том, что случилось в Польше; о повальном истреблении населения в России; и о более чем 5,6 миллиона замученных евреев», его освистали. Нимёллер оставался радикальным и весьма откровенным деятелем. В недрах Исповедующей церкви он был самым острым критиком религиозной политики нацистов; за это в июле 1937 г. его арестовали и отправили в Дахау. Вместе с тем Нимёллер являлся немецким националистом и с началом пожара Второй мировой добровольно вызвался служить в германском военно-морском флоте. После освобождения в 1945 г. Нимёллер признавал на пресс-конференции в Неаполе, что «никогда не ссорился с Гитлером в отношении политических вопросов, а лишь на чисто религиозных основаниях». В октябре 1945 г., однако, он убедил других десятерых членов Совета Евангелической церкви Германии подписать Штутгартскую декларацию вины, где говорилось: