Его лицо стало жестким. Нельзя стоять на улице, задавая вопросы, которые мучили тебя последние пять лет, просто потому, что городские власти изменили название улицы; нельзя, чтобы это влияло на твое будущее. Нет, подумал он и впервые ясно осознал: уход из политики, возвращение на ферму в Арси – химера. Я солгал Луизе: возврата быть не может.

– Слава Богу, – сказала Люсиль. – А я уже думала ехать за вами в Арси.

Она коснулась губами его щеки. Он приготовился с пристрастием расспросить ее про Камиля и Робеспьера, а вместо этого сказал:

– Как вы прекрасны. А я надеялся вас забыть.

– За пять недель?

– Разве вас забудешь. – Он заключил ее в объятия. – С вашей стороны очень любезно так обрадоваться моему приезду. Зря вы не поехали в Арси, я был бы счастлив.

– В отличие от Луизы. И вашей матушки.

– Это помогло бы им найти общий язык.

– Понимаю. Все настолько плохо?

– Настоящая катастрофа. Луиза слишком молода, слишком большая неженка и слишком дурно сложена. А как поживаете вы?

– Господи, все так запутано.

Она попыталась выскользнуть из его объятий, но он только крепче сжал руки вокруг ее талии. Какая она сильная, какая непокорная. Ничего не боится.

– Вы, случайно, не беременны, Лолотта?

Она мотнула головой:

– Слава Богу, нет.

– Хотите, я подарю вам еще сына?

Она подняла брови:

– Для этого у вас есть прелестная молодая жена.

– Я способен доставить наслаждение не одной женщине.

– Я думала, от меня вы отказались.

– Ничего подобного. Вопрос чести.

– Но вы уже отказались, до вашего отъезда.

А теперь я восстановил силы, подумал он.

– Попытка не удалась. Нельзя перестать любить.

– Но вы же не любите меня. Вы хотите меня заполучить и разболтать об этом всему свету.

– Это лучше, чем болтать о том, чего не было, как остальные.

– Вы правы. – Она прижалась лбом к его груди. – Я была глупа, не правда ли?

– Еще как. Но поздно, ничего не исправить. Теперь наши жены ничему хорошему о вас не поверят. Хоть раз будьте честны и разделите со мной ложе.

– Вы за этим пришли?

– Не совсем, однако…

– Рада слышать. Я не намерена вам уступать, к тому же недавно пришел Камиль, бросился на наше ложе и предался каким-то ужасным раздумьям.

Он поцеловал ее в макушку.

– Посмотрите на меня. – Он вспомнил, что полчаса назад обратился с этими же словами к жене. – Говорите, что не так.

– Все не так.

– Я разберусь.

– Прошу вас, разберитесь.

Камиль лежал, зарывшись лицом в ладони.

– Лолотта? – спросил он, не поднимая головы.

Дантон сел на кровать и провел рукой по его волосам.

– О Жорж.

– Вы не удивлены?

– Меня теперь ничем не удивишь, – грустно промолвил Камиль. – Продолжайте, это лучшее, что случилось со мной за последний месяц.

– Тогда уж за всю жизнь.

– Вы получили мое письмо?

– Какая разница.

– Действительно. Теперь понимаю.

Он перевернулся и сел на кровати. Дантон вздрогнул. За пять недель фальшивая зрелость – итог последних пяти лет – слетела с Камиля, и на него снова смотрел испуганный, встрепанный мальчишка из восемьдесят восьмого года.

– Филиппа казнили.

– Герцога? Да, знаю.

– Шарля-Алексиса казнили. Валазе на моих глазах закололся кинжалом.

– Я слышал. До меня доходили новости. Но довольно об этом. Расскажите мне о Шабо и его людях.

– Шабо и двух его приятелей изгнали из Конвента. Они под арестом. Депутат Жюльен сбежал. Вадье задает вопросы.

– Вадье, сейчас? Какие вопросы?

Глава Комитета общей безопасности славился тем, что мог выбить признание из любого подозреваемого. Люди прозвали его «инквизитором». Ему было около шестидесяти, длинное желтое лицо, длинные желтые узловатые руки.

– О вас. О Фабре и вашем приятеле Лакруа.

Маленькая печальная исповедь Фабра лежала у Дантона в кармане. Фабру конец… хотя сам он об этом еще не догадывается. Да, он собственной рукой внес дополнение в правительственный документ, и документ был издан с этим дополнением. А потом чья-то рука снова внесла дополнение в дополнение… Даже думать об этом было утомительно. Вероятно, можно обвинить Фабра в подделке документов – обычном уголовном преступлении, а не в чем посерьезнее. Судя по всему, Робеспьер понятия не имеет, что происходит.

Дантон вслушался в слова Камиля.

– Вадье решил, что нашел способ копнуть под вас, Жорж. Я бегаю от Фабра. Полицейский комитет занялся Шабо. Разумеется, он разоблачал заговор. Сказал, что притворился пособником, чтобы докопаться до корней. Никто ему не поверил. Фабру поручили составить отчет об этом деле.

– Об Ост-Индской компании? Фабру?

Все превращается в полный абсурд, подумал Дантон.

– И о его политической подоплеке. Робеспьера не волнуют махинации на бирже, ему важно знать, кто за ними стоит и откуда идут указания.

– Но почему Шабо не выдал Фабра – что ему стоило заявить, что Фабр с самого начала был с ним в одной шайке?

– А что ему это даст? Ну арестовали бы обоих. Поэтому Шабо молчал, надеясь на благодарность Фабра, надеясь, что тот обелит его в своем отчете. Еще одна сделка, только и всего.

– Шабо действительно верит, что Фабру удастся остаться незапятнанным?

– Они надеются, что вы воспользуетесь своим влиянием, чтобы его выгородить.

– Ну и дела, – промолвил Дантон.

– А сейчас все еще хуже. Шабо донес на Фабра и остальных – единственное спасение, что никто ему не верит. Вадье допросил меня.

– Вас? А не много ли он о себе возомнил?

– О, все было по-дружески. Беседа двух патриотов. Он сказал: гражданин, никому и в голову не придет заподозрить вас в махинациях, но, возможно, вы где-то сплутовали? Мол, расскажите сразу, и у вас полегчает на душе.

– И что вы им сказали?

– Немного. Я расширил глаза: о чем вы, я сплутовал? В тот день мое заикание было особенно сильным. Я постоянно упоминал в разговоре Макса. Больше всего Вадье боится его разозлить. Он понимает, что, если на меня надавить, я нажалуюсь Робеспьеру.

– Вы поступили правильно, – угрюмо проговорил Дантон. Впрочем, его проблема в другом – дело не в Фабре, дело в совести Камиля.