– Я лгу Робеспьеру, – сказал Камиль. – Точнее, недоговариваю. Разумеется, мне это не по душе. Это может помешать тому, что я задумал.

– Чему именно?

– Боюсь, есть новости и похуже. Эбер заявил, что Лакруа набил карманы в Бельгии, когда вы были там по поручению Конвента. Клянется, что у него есть доказательства. Он также убеждал якобинцев обратиться к Конвенту, чтобы отозвать Лакруа и Лежандра из Нормандии.

– В чем он обвиняет Лежандра?

– Он ваш друг, не правда ли? Я пошел к Робеспьеру и сказал, что мы должны остановить террор.

– Вы правда так сказали?

– Он ответил, я совершенно согласен. Разумеется, он ненавидит убийства, это мне потребовалось слишком много времени, чтобы прозреть… Я сказал ему, что Эбер захватил чересчур много власти. Окопался в военном министерстве и Коммуне, распространяет в войсках свою газету – и что Эбер никогда не откажется от террора. Это задело его гордость. Он сказал, если я хочу остановить террор, я его остановлю, даже если прежде слетит голова Эбера. Хорошо, ответил я, подумайте примерно сутки, а потом мы решим, с чего начать. Я вернулся домой и написал памфлет против Эбера.

– Вы ничему не учитесь?

– Простите?

– Вы же оплакивали Жиронду. Свое участие в ее разгроме.

– Но это же Эбер! – удивился Камиль. – Не сбивайте меня с толку. Эбер мешает остановить террор. Если мы убьем его, нам больше не придется убивать других. Впрочем, за сутки уверенность Робеспьера пошатнулась. Он занервничал, заколебался. Когда я вернулся, он сказал: «Эбер очень силен, и во многом он прав, к тому же он может быть очень полезен, если не давать ему полную волю».

Двуличный мелкий ублюдок, подумал Дантон, что он задумал?

– Он сказал: «Лучше достичь компромисса. Мы не хотим лишнего кровопролития». В кои-то веки я не отказался бы от поддержки Сен-Жюста. Я действительно поверил, что Макс готов при- слушаться, а затем… – Камиль сердито взмахнул рукой, – может быть, хотя бы Сен-Жюсту удастся подтолкнуть его к действию.

– Действию? – переспросил Дантон. – Он не станет предпринимать никаких действий. Он понятия не имеет, когда пора действовать. Лишнее кровопролитие, о Боже. Ах, насилие, ах, как это прискорбно. Он выводит меня из себя своими высокими нравственными устоями. Этот тип не способен сварить яйцо.

– Нет, нет, – сказал Камиль. – Не надо!

– И что он намерен делать?

– Не говорит толком. Сходите к нему сами. Выслушайте, что он скажет. Не спорьте.

Дантон подумал: вот так говорили и про меня. Он притянул Камиля к себе. Его тело казалось странным и неверным, сотканным из теней и углов. Камиль зарылся головой в его плечо.

– Вы ужасный и циничный человек.

Несколько мгновений они молчали. Затем Камиль отстранился, его руки свободно лежали на плечах Дантона.

– А вы не думали, что Макс презирает вас так же, как вы его?

– Он меня презирает?

– Ему свойственно презирать людей.

– Нет, не думал.

– Не все действуют по вашей указке, а те, кто не действует, разумеется, считают себя выше вас. Макс очень старается найти вам оправдание. Его не назовешь терпимым, но он милосерден. А может быть, наоборот.

– Семь потов сойдет, пока научишься его понимать, – сказал Дантон. – Можно подумать, это вопрос жизни и смерти.

Дантон собирался на часок вернуться к Луизе. Он стоял на углу Кур-дю-Коммерс. У него вошло в привычку болтать с Луизой, пересказывать ей, что случилось и что он сказал, выслушивать ее замечания. Он делился с ней тем, чем никогда не делился с Габриэль. Ему была по душе ее неосведомленность. Однако сегодня Дантону было нечего ей сказать. Ощущая внутри непонятную тяжесть, он посмотрел на часы. Возможно, хотя и не очень вероятно, что Неподкупный в этот час дома. Можно размять ноги, дойти до другого берега, а по пути обдумать, что говорить. Дантон посмотрел на освещенное окно и мстительно зашагал в сгущающуюся темноту.

Фонари уже зажгли. Они качались на веревках, протянутых между домами поперек узких улочек, или висели на железных крюках. Фонарей было больше, чем до революции, – свет разгонял заговорщиков, фальшивомонетчиков, ночную тьму герцога Брауншвейгского. В восемьдесят девятом на фонарях вешали аристократов, и он спросил тогда: «Как по-вашему, потом будет светлее?» А Луи Сюло, дивясь, что до сих пор жив, некогда заметил: «Проходя мимо фонарного столба, я вижу, с какой жадностью он ко мне тянется».

Мимо, шмыгая носами, прошли двое неунывающих деревенских мальчишек. Они несли городским кроликов на продажу – зверьки свисали с шестов вниз головой, словно окровавленные свертки. Кто-нибудь ограбит их, подумал Дантон, и они останутся без денег и без кроликов. Кролики были тощие, совсем немного мясца на болтающихся костях. Две женщины спорили в дверях харчевни, уперев руки в боки. Река была нечистой канавой желтого и грязно-серого цвета, река подкрадывалась к зиме, словно опасная болезнь. Прохожие спешили по домам, желая поскорее запереться от города и от ночи.

Карета была новая и необычная своей щеголеватостью – даже в сумерках можно было различить свежий лак поверх свежей краски. Дантон заметил внутри круглое бледное лицо, громко заскрипела упряжь, и кучер остановил карету. Сверху донесся резкий голос:

– Мой дорогой Дантон, вы ли это?

От неожиданности он отпрянул. Влажное дыхание лошадей вырывалось во влажные холодные сумерки.

– Вы, Эбер?

Эбер высунулся в окно:

– Так и есть. Вашу фигуру трудно не узнать. Мой дорогой Дантон, уже стемнело, почему вы разгуливаете по улицам в одиночку? Это небезопасно.

– Разве по мне не видно, что я сумею за себя постоять?

– Разумеется, но вам не справиться с вооруженными бандитами – не могу ли я вас подвезти?

– Если готовы развернуться в обратную сторону.

– Буду рад.

– Хорошо. – Дантон обратился к кучеру. – Ты знаешь, где дом Робеспьера?

Приятно было уловить в голосе Эбера легкую дрожь.

– Когда вы вернулись?

– Два часа назад.

– Как семья? Все в добром здравии?

– Эбер, вы крайне неприятный тип, – сказал Дантон, устраиваясь напротив на мягком сиденье, – незачем притворяться, будто это не так.

– Понимаю. – Эбер нервно хихикнул. – Дантон, вы, вероятно, прослышали о моих последних речах.

– Направленных против моих друзей.

– Не говорите так, – укоризненно заметил Эбер. – В конечном счете, если им нечего стыдиться, я предложил им возможность доказать, что они стойкие патриоты.

– Они уже это доказали.

– Нам ли бояться того, что наши поступки подвергнут пристальному рассмотрению? Дантон, не думайте, будто я целил в вас.