усваивается на сто процентов», — цитирует журналист селькоровскую рукопись, сетуя: «Это мы — город, газета, книга, докладчик — вклинили в словарь деревни этот стопроцентный штамп» [Меромский, Язык селькора]. Клише популярно у юмористов: «Людмила: Котик… Ты меня любишь? Вася: На все сто процентов!» [Катаев, Квадратура круга]; «Съел и выпил на все сто процентов» [из юморески О. Л. Д’Ора в См 1928].

8//46

— А овес-то нынче, — сказал Мухин певуче, — не укупишь. Он дорог, овес-то! — По-старинному ладная, округлая реплика Мухина опирается на знакомые русскому уху народные словечки и приспосабливается к новой действительности. В ней узнается стиль жалоб на дороговизну, какими обменивались обыватели былых времен; «Ржица-то, друг, нынче кусается», — замечает Иудушка Головлев [Щедрин, Господа Головлевы: Выморочный]; «Грибки-то нынче кусаются» [Белоусов, Ушедшая Москва, 329]; «Кусается судак-то нынче» [Тэффи, Великопостное]; «Уксус нынче дорог» [А. Бухов, Вещи на знатока // А. Бухов, Рассказы, памфлеты, пародии] и т. п. «Не укупишь» — такое же старинное, с «сермяжной» основой выражение; ср.: «Не укупишь, дорожится, черт» [Никулин, Московские зори, 1.4.14, действие в 1917]; «Конечно, матушку на базаре не укупишь» [Дм. Стонов, НМ 02.1926].

В реплике Мухина отразились жалобы извозчиков «на времена» [Леонов, Вор, 147], в особенности на вечную дороговизну овса. Вспоминая старую Москву, И. Эренбург пишет: «В речах извозчиков одно слово проступало — «овес». Да, разумеется, они говорили об овсе, надрываясь от горя, они пришепетывали: «Прибавить бы гривенник — овес вздорожал». Они жаловались, вздыхали или сквернословили, но из всех слов… только одно доходило до ушей седока… лейтмотив длинного пути от Лефортова к Дорогомилову — «овес»» [Люди, годы, жизнь, I: 63]. Те же жалобы передает Е. Зозуля: «Я говорю извозчику: — Милый, поезжай скорее. Он отвечает: — Что же скорее! Рубль положили, а скорее… Лошадь-то, чай, не машина… Куды ж ее загонять? Сами знаете, почем нынче овес… Что же вы думаете, овес задаром дают?!..» [Овес // Е. Зозуля. Я дома]. «Овес, эх, нынче дорог стал, барин, — заметил извозчик вскользь» [Катаев, Растратчики, гл. 5]. О. Мандельштам говорит даже об «овсяном голосе» извозчика [Египетская марка, гл. б].

8//47

…[В Москве] один художник сделал картину из волос. Большую картину со многими фигурами, заметьте, идеологически выдержанную, хотя художник и пользовался волосами беспартийных, — был такой грех. Но идеологически, повторяю, картина была замечательно выдержана. — Картины из волос, как и из семян, были реальностью. Т. В. Солоневич сообщает, что московский парикмахер Барухов сплел из волос клиенток портрет Ленина и картину «Штурм Зимнего дворца»; оба произведения он подарил Совнаркому [Т. В. Солоневич, Парикмахер Барухов. См.: Т. В. Солоневич, В берлинском торгпредстве; указано Д. Арансом]. Сведения, дошедшие до мемуаристки, уже отдают легендой; более точные известия о, так сказать, «трихографиях» (волосяных картинах) этого работника бритвы и ножниц мы находим в современной печати. Вот, например, заметка из «Огонька»:

«Ленин в изображении трудящихся. Работы парикмахера Г. А. Борухова [sic], одна из которых, портрет В. И. Ленина, приобретена комиссией по увековечению памяти Владимира Ильича для музея, представляют интерес как вид искусства, в России совершенно нераспространенного.

Борухов вышивает волосом по шелку. Работа эта чрезвычайно трудная, кропотливая, требующая огромного напряжения, чрезвычайной тщательности и незаурядного художественного вкуса.

Длинный волос нашивается сначала сплошь по рисунку, причем с оборотной стороны закрепляется тщательно каждая отдельная волосинка. Сплошная масса волос коротко подстригается; затем [следует] стрижка неровная — получающиеся выпуклости и углубления создают нужные черты рисунка.

На изготовление такой работы, как портрет Ленина, Боруховым затрачено было свыше 200 рабочих часов.

Г. А. Борухов вышил кроме этого «Китаянку» и голову лошади — последняя приобретена одним из харьковских музеев.

Он работает сейчас над картинами, которые намеревается отправить текущей зимой на Парижскую выставку» [Ог 18.01.25].

Слава Барухова оказалась продолжительной. Через два года «Огонек» помещает его фотографию на фоне картины «Взятие Зимнего дворца», отправляемой, согласно подписи, на выставку в Америку [Ог 20.11.27].

Идеологическая выдержанность — важный критерий приемлемости в советской жизни и культуре 20-х гг. Видный коммунист Емельян Ярославский в обзоре очередной выставки АХР отмечает: «Несомненно, в этой выставке чувствуется гораздо большая четкость, большая идеологическая выдержанность; жюри безжалостно удаляло произведения, вызывавшие сомнения с идеологической стороны». (Среди вещей, которые рецензент особенно хвалит как «яркие, жизнерадостные», — картины, изображающие производственное совещание, посвященное урожаю, и подписку на государственный заем в деревне.) С. Третьяков не без иронии пишет о прейскуранте оплаты сценариев, обсуждавшемся в Госкино в 1925: «За оригинальный сценарий, вполне выдержанный и художественно и идеологически, — 1000 р.; за сценарий, выдержанный художественно, но идеологически не выдержанный, — 750 р.; за сценарий, который идеологичен, но не выдержан художественно, — 500 р.; за сценарий, не выдержанный ни художественно, ни идеологически — 150 р.». Данная терминология применялась и к людям. Мемуарист пишет: «В моем школьном аттестате [в 1929] в графе «Общественно-политическая работа» значилось: «Идеологически невыдержан — насаждал есенинщину». Каковы были последствия этой пометки? Летом я поехал в Москву поступать в университет. Меня не допустили даже к экзаменам». [Ем. Ярославский, К открытию выставки АХР, Пр 02.06.29; Записная книжка Лефа, НЛ 07.1928; Коряков, Живая история, 78.]

Противопоставление «партийный/беспартийный» всегда много значило в СССР, но никогда не было столь чревато последствиями, как в конце 20-х гг. В эпоху ЗТ беспартийный рабочий или служащий, если он не принадлежал к ценимой профессиональной элите, имел более низкую зарплату и меньше шансов на продвижение, первым увольнялся при сокращениях, последним получал комнату или путевку в санаторий и т. п. Беспартийность, особенно в сочетании с непролетарским происхождением, означала политическую ненадежность и гражданскую второсортность. «Беспартийные?.. И вы? И вы? Эх, ей-богу… Как же это так? Ну, шут с вами» — такими словами секретарь партячейки на Турксибе, вчерашний рабочий, встречает столичных журналистов. Далее он с натугой втолковывает им: «Я думаю… Если ты грамоту произошел хорошо… даже в гимназии и высче учился… но не партийный ты, не большевик… а живешь с нами… а мученье наше при тебе… — то и не человек ты есть!» [Вит. Федорович, Турксиб, Пр 21.07.29; его же, Конец пустыни, 42]. Более отверженными, нежели беспартийные, были в эту эпоху начинающихся пятилеток разве лишь всякого рода «бывшие люди», загонявшиеся в гетто, — лишенцы [см. ЗТ 12//8].

Кастовая замкнутость и высокомерие с одной стороны, приниженность и заискивание с другой были нормой взаимоотношений между партийными и беспартийными, контраст которой с принципами братства и демократии мало кому бросался в глаза. Такой вещи, как «морально-политическое единство советского общества» (выкованное позже, в эпоху зрелого сталинизма), в 20-е гг. еще не было, и в социально расслоенном обществе партийные должны были зорко следить