за чистотой своих рядов, за четкостью перегородок — вплоть до ощущения себя как тайного общества, вроде масонов, чьи дела не должны приоткрываться для профанов-беспартийных. Типичный разговор того времени: «— Он одному беспартийному такую, понимаешь, штуку про партию ляпнул, что у нас вроде в организации зажим и всякое такое… — Беспартийному?.. Беда смутная и неостановимая неслась на Соустина…» [Малышкин, Люди из захолустья: В Москве]. То же в романе М. Чумандрина, действие в те же 1929–1930 г.: ««При беспартийном напорол всякой чертовни», — ахнул про себя Горбачев» [Бывший герой, 68]. И у П. Романова: «Не сболтнул ли он чего-нибудь лишнего в обществе беспартийных?.. Если ты близок с партийными, тогда особенно строго нужно держаться с беспартийными» [Товарищ Кисляков, гл. 23].

Эту неприкрытую кастовую аррогантность партийной элиты в те годы кое-кто еще решался критиковать. «Не будь беспартийных, кого бы ты презирал?» — откликается на «комчванство» современная юмореска [КП 30.1926, из Кр]. Герой рассказа Л. Ваковского «Полнеба», беспартийный интеллигент, записывает в дневнике:

«Я не люблю сектантскую привычку коммунистов делать секреты из пустяков, скрывать от нас, беспартийных, обыкновеннейшие вещи, о которых пишут в газетах. Самое большое зло в наших вузах — чрезвычайная обособленность партколлективов. Беспартийные, если к тому же они не члены профсоюзов, ходят иностранцами. Они свободны даже от всяких общественных нагрузок. Они своекоштны, как кошки на крыше. Отсюда — всевозможные акты всевозможных упадочничеств. Нам трудно сохранять равновесие. Центр тяжести выше точки опоры. Мы умники, а не ваньки-встаньки» [КП 52.1929].

Беспартийность означала социальную неуверенность в себе: например, в романе С. Семенова милиционер задерживает пьяного, но когда возникает подозрение, что тот — партиец, спешит отступить [Наталья Тарпова, гл. 27]. При проверке документов в поезде пассажиру, предъявившему партбилет, почтительно говорят «достаточно» [А. Малышкин, Поезд на юг (1925)]. Чувство неполноценности особенно систематически прививалось интеллигенции, находя опору в ее историческом сознании долга перед народом. В пьесе А. Афиногенова «Страх» некто квалифицируется как «беспартийный христосик». В его же пьесе «Чудак» один из героев говорит: «Ты забыл, верно, кто мы такие? Мы — канцелярские крысы, беспартийные интеллигенты… Нам нужно молча идти своей дорогой».

Наделенная столь большой значимостью, оппозиция «партийный/ беспартийный» проникала в сферы, традиционно свободные от политики, порождая причудливые по нынешним меркам эффекты. В пьесе А. Глебова «Рост» (1927) деление на категории начинается со списка dramatis personae: «Коммунисты-рабочие», «Коммунисты-интеллигенты», «Беспартийные рабочие», «Крестьяне», «Беспартийные интеллигенты», причем члены одной семьи попадают в разные рубрики: муж — в первую, жена — в третью и т. п. К членам партии предъявляются более высокие требования: «После ужина я предлагаю своему собеседнику пачку сигарет, — рассказывает иностранный гость. — Он гордо отвечает: — Предложите моей жене, она беспартийная. Я не курю: настоящему коммунисту это не пристало» [Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 47]; «Тебе в пивной сидеть охота — сиди. Ваше дело беспартийное» [кузнец — обывателю, Н. Погодин, Равнять ряды, Ог 04.12.27]. В романе С. Семенова героиня «не шутила, когда обмолвилась перед видным партийцем, что не может жить с беспартийным» [Наталья Тарпова, кн. 1:85–86]; коллизия этого романа состоит как раз в том, что героиня увлекается беспартийным интеллигентом-спецом («потянуло на спеца», по тогдашнему выражению) 3. В некоторых анкетах по изучению половой жизни спрашивалось: «Удовлетворяете ли вы свои половые потребности с коммунисткой, проституткой или беспартийной?» [Chessin, La nuit qui vient de l’Orient, 135].

Излишне говорить, что юмористы не обошли эту тему своим вниманием. У М. Зощенко упоминается «беспартийный младенец Васька, пяти лет» [Два кочегара]. У М. Булгакова персонажи при знакомстве осведомляются: «Вы беспартийный?.. Вы партийный, товарищ?» [Зойкина квартира, акт 1] и т. п. Кастово-конспиративную мысль партийных отражает рассказанная М. Кольцовым «быль» о том, как на переполненном народом вокзале некто в очках долго ищет глазами кого-то. «Увидел вооруженного, кожаного, подошел к тому и строго секретно: «Товарищ, вы партийный?» Тот: «Да». Очкарик: «Где тут уборная?»» [С. Виноградская, в кн.: М. Кольцов, каким он был, 145]. На журнальной страничке юмора человеку в кожаной куртке, нагруженному книгами, встречный предлагает: «— Товарищ! Тебе не донести. Дай я пособлю. — Что ты! Как можно! Ты же беспартийный» [Кр, по КН 15.1929].

В одном из рассказов соавторов о городе Колоколамске герою снится, что ему, беспартийному, кланяются в ноги несколько партийных (о снах см. выше, примечание 23), и этот крамольный сон становится скандалом городского масштаба. Бендер в ЗТ 35 скажет: «Вы знаете, Зося… на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в двести четырнадцать кило».

8//48

Называлась она [картина] «Дед Пахом и трактор в ночном». — Тракторная тема получила сильный акцент в 1928–1930 в связи с переходом к индустриализации и коллективизации. Трактор становится эмблемой новой деревни: Демьян Бедный противопоставляет села вчера и сегодня как «Крест и трактор» [название его стихотворения (1929)]. Н. Тихонов афористически возглашает: «Танк и трактор — это война и мир нашей эпохи» [Шутники (1930)]. Трактор стал героем очерков, стихов, фильмов, плакатов, песен, картин. «Трактор… В газетах, в речах, в лозунгах его поднимали сегодня как орудие грозной, небывалой переделки. Извечно крестьянская даль сотрясалась под его железным ходом… Даже поэтики, эстеты… высказывали претензию на этот неуклюжий, но полезный механизм, со слюной спорили, как «обжить» его в стихах и прозе. Да, трактор — это было куда внушительнее автомобиля» [Малышкин, Люди из захолустья: Тают снега]. «Эстеты» не по доброй воле обживали трактор: деятелей искусства активно понуждали приносить дань производственной теме, в том числе писать трактора. Тракторная повинность устраивала ремесленников-конъюнктурщиков, но тяготила художников [см.: Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 191].

Название «Дед Пахом и трактор в ночном» пародирует «советские лубки», подделывающиеся под фольклор, как и вообще продукцию мимикрирующих халтурщиков, перекраску ими старых моделей в советские цвета. Фраза звучит складно и органично, ибо в ней пересекается несколько привычных для тогдашнего читателя стереотипов.

В формальном плане мы узнаем здесь распространенный (независимо от агитпропа) тип двучленных заглавий, где по крайней мере первый элемент содержит имя собственное, часто с тем или иным атрибутом, например, «Дед такой-то…». Двучленность создается или (а) внутренней рифмой, или (б) союзом, или (в) тем и другим вместе.

Примеры: (а) народные и псевдонародные заглавия вроде «О Демьяне Бедном — мужике вредном» (Д. Бедный); «История Власа — лентяя и лоботряса» (В. Маяковский) и др.; «Дед Трудовой идет на хулиганов войной» (рубрика в юмористическом журнале 20-х гг.); (б) литературные заглавия типа «Татьяна Борисовна и ее племянник» (Тургенев); «Дедушка Мазай и зайцы» (Некрасов); «Дед Архип и Ленька» (Горький), «Стенька Разин и княжна» (фильм, упоминается в ЗТ 3) и