находился столик с ящиком. С потолка свешивались на шнурах лампы, на окнах висели занавески и кое-где по стенам были развешаны картины и плакаты.

— Это кто же здесь находится? — почтительно осведомился Никон у Баева, переступив порог этого барака.

— Наши ребята. И из других бригад. Образцовый барак это. Видишь, как люди живут!

— За что же их так отличили? — удивился Никон.

Баев улыбнулся.

— Их, брат, не надо было отличать. Они сами устроили все это. Тут тоже соревнование… Стали в разных бригадах вызывать друг друга на то, у кого, мол, в бараке чище и веселее может быть. Ну, вот и добились…

В бараке Никон увидел почти всех своих новых товарищей по бригаде. Они встретили его радушно.

— Проходи, проходи, Старухин!.. Вот хорошо, товарищ Баев, что привел! Проходи, садись!

— Ну, теперь мы вас обоих, вдвоем, послушаем!..

39

Это было для Никона необычно: гулянка без выпивки и пляски.

Они уселись с Баевым в уголке барака, где были расставлены табуретки и стояли даже какие-то цветы в горшках. Ребята тесно окружили их обоих. Ребята весело смеялись. Потом, когда Баев стал пробовать гармонь, как бы настраиваясь на игру, все кругом притихли.

— Волжскую знаешь? — спросил Баев Никона.

— Которую? Про Стеньку?

— Ее.

— Ее знаю, — гордо подтвердил Никон.

— Ну, — весело обведя товарищей смеющимися глазами, заявил Баев, — первым, значит, номером нашей программы идет пьеса «Стенька Разин со своей княжной»!

— Валите! — одобрили товарищи.

Баев усадил Никона рядом с собою, кашлянул, насторожился, выждал пока Никон устроится удобней, и качнул головой. Никон подхватил этот знак и заиграл.

Первую песню выслушали в напряженном внимании. Это внимание подхлестнуло Никона и он приложил много старания к тому, чтобы идти с Баевым согласно, в такт, вторя ему и сливая свою мелодию с его.

— Ничего у нас выходит! ладно! — обрадовался Баев. — Давай другую. Потешим бригаду еще чем-нибудь.

— Сыпьте, ребята, «Ванька».

И «Ванек» был сыгран так же дружно и умело. У Никона раскраснелось от удовольствия и гордости лицо. Он обернулся к Баеву и засмеялся:

— А ведь подходяще получается!

— На ять! — подхватил Баев. — Я говорил, что у нас сыгранно выйдет!

Они играли долго. Шахтеры не уставали их слушать и все заказывали новые и новые песни. Наконец, Баев устало спустил гармонь на пол и с шутливым укором сказал товарищам:

— Вы же, ребята, нас загоняете совсем этак-то! Дайте передохнуть!

— Ну, передохните! — согласились нехотя шахтеры. — И вправду, передохните!

Сначала, перестав играть, Никон почувствовал себя слегка неловко среди своих товарищей по работе. Они окружили его и Баева и стали разговаривать о чем-то, им хорошо и близко знакомом. И Баев живо и горячо стал спорить с ними, стал подшучивать, кого-то незлобиво и весело поддразнивать. А Никон сжался и присмирел. Но и тут Баев выручил его. Он встрепенулся, вскочил, подошел к Никону, заглянул ему в глаза и просто и сердечно сказал:

— Не скучай, Старухин! Тут свои! Видишь, какие дружные ребята!.. Мы всегда так: и на работе и на отдыхе одинаково дружны.

— Мы дружные! — подхватили, добродушно посмеиваясь, другие. — Вот поработали, а теперь и передохнем…

И самый младший бригадник, коногон Петруха, скаля ослепительно-белые зубы, объяснил Никону:

— Уж если ты теперь у нас в бригаде, так держись. Не дадим тебя в обиду!

Никон встряхнулся. Втянутый в шумный разговор, он и сам вдруг разговорился. И вышло так, что стал он рассказывать. Рассказал он многое о себе, о деревне, где прожил детство, о жизни в городе с отчимом и с больною матерью. Ему самому было непонятно, как это его хватило на это, но он почувствовал потребность говорить о себе. А товарищи слушали и их внимание подстрекало его.

Баев украдкой наблюдал за раскрасневшимся и возбужденным Никоном. Легкая усмешка блуждала на губах шахтера. Он понимал состояние Никона, он знал, что Никон так входит крепко и прочно в дружную семью их бригады. И, чувствуя влечение к парню с того момента, когда они встретились впервые у Покойника, Баев удовлетворенно отмечал про себя и то, как говорил и возбуждался Никон, и то, как товарищи принимали его рассказы.

— Понравилось тебе тут? — спросил он парня, когда они выходили вместе из барака. Никон быстро и охотно ответил:

— Понравилось!

— Вот видишь!.. — тряхнул его за плечо Баев. И они распрощались.

Никону было грустно уходить и возвращаться к себе. Он отошел несколько шагов от Баева, увидел, как тот вернулся в свой барак, и, вздохнув, зашагал по пыльной улице.

40

На работе у Никона бывали мгновенья, когда ему хотелось бросить все и бежать отсюда. Моментами работа казалась непереносимо-тяжелой. Он украдкой оглядывался и видел: остальные упорно и сосредоточенно заняты своим делом, целиком ушли в него. Он сжимался, неприязненное чувство появлялось у него против этих товарищей, которые зачем-то гонят работу во-всю, не соглашаясь отдохнуть лишнюю минуту. Но когда желание бежать отсюда назревало в нем окончательно и он готов уже был бросить лопату, его взгляд встречался с сосредоточенным, но веселым взглядом Баева, и он слабел.

Не вытерпев, однажды он сказал Баеву:

— Тяжело мне с вами на работе. Не угнаться…

— Шутишь, — усмехнулся шахтер. — Это ты с непривычки. Обожди недельку, увидишь, что будет…

— Что будет? — не поверил Никон. — Хуже, наверно, будет. Вы вот как гоните!

Баев радостно встрепенулся.

— А разве плохо?! Мы скоро зоновскую бригаду догоним!

— Если не надорвемся… — буркнул Никон.

— Зачем надрываться? Мы не свыше сил работаем. Сам можешь понять. Ты работу в забое кончаешь, вышел на-гора, помылся, передохнул и — свеж, как огурчик! Было ли бы такое, если бы ты из последних сил работал?

Сначала Никон не прислушивался к этим словам товарища. Но вот после особенно напряженного рабочего дня, когда бригада старалась поднять свою норму выше на какой-то процент, Никон приплелся домой, чувствуя, что весь он расслаблен и что теперь бы только добраться до койки и завалиться спать. И он растянулся на постели. А сон не шел. Тело приятно ныло, так хорошо было растянуться, закинув руки за голову! Вот-вот обрушится тяжелый сон и заглушит тяжелую усталость. Но сон не приходил. Откуда-то накатывалась бодрость. Перестали ныть кости, просветлело в голове. Никон сомкнул веки, полежал несколько минут и почувствовал, что тело его стало легким и крепким. Почувствовал, что можно спрыгнуть с постели, потянуться, хрустнуть костями и пойти куда угодно, хотя бы снова на работу.

Он поднялся, сел на койку. Ему самому стало странно и удивительно: как же это так, ведь он еле-еле сегодня дотянул до конца рабочего дня, ведь он чертовски уморился