него в предрелизной шумихе: добросовестный ремейк классического романа Джеймса М. Кейна, превосходный режиссер, лучшие звезды, лихо закрученный сценарий, – потому что просочились сведения, что фильм провальный, и вместо него выбрали другой, не так настойчиво продаваемый заранее, потому что Найт видел отрывки из него и решил, что это будет музыкальная комедия. Этим фильмом стал «Артур».

Мы действуем интуитивно, опираясь на свои источники в кинопромышленности. Так и назначают членов Комитета.

Работать в Комитете может каждый член Гильдии, но за исключением тех, кто уже работает там годами, почти все «призывники», с нами заседающие, доступа к фильмам не имеют, уговаривать студии поделиться с нами своим драгоценным продуктом не умеют и долгих часов кропотливой работы и телефонных разговоров не любят. Так что Комитет по фильмам работает так же, как редакционный совет клуба «Книга месяца».

Этому совету предлагается несколько тысяч книг в год на выбор. Члены совета подбирают пару сотен. И неужели они – цензоры, раз решают, какую книгу предлагать, а какую нет? Нет, не цензоры – они делают сознательный выбор. Так и Комитет поступал в течение двадцати двух лет.

А теперь про пустоголовых. Двадцать два года те, кто стал называть нас цензорами, ходили в кинотеатр Гильдии, и их всегда ждал какой-то фильм. Интересно, как, они думали, он туда попал? Аист принес? Санта-Клаус? Они никогда не думали, почему в данную конкретную субботу они смотрят «Тэсс», а не, скажем, «Маньяка» или «Дебби покоряет Даллас»?

Они вообще задумываются, как заказанный за четыре месяца до того фильм попадает в назначенное время в аппаратную?

Все это на самом деле не важно. Система, используемая Обществом кинолюбителей, является, как показали годы проб и болезненных ошибок, единственной, которая может гарантировать устойчивый поток приличных фильмов для членов Гильдии. Но не об этом речь. Здесь важны вопрос о предполагаемой цензуре и реакция недостаточно информированных, но в прочих вопросах разумных и неравнодушных людей на необоснованное предположение о цензуре.

Мне кажется, что пустоголовые в этом вопросе не только невежественны, но и трусливы. Если им и вправду не наплевать, что кто-то диктует им, что они могут смотреть, а что нет, какого черта они не выйдут к дверям Ассоциации кинокомпаний на пикет против кодекса, согласно которому фильмам присваиваются те или иные рейтинги? Какого черта не выступают они против таких фигур, как Уайлдмон и его религиозные фанаты или Фоллуэл с его Дебильным большинством? Трусы – они признают правила, насаждаемые телевизионными компаниями, которые кастрируют все, что пишется для экрана телевизора. Трусы, потому что позволяют запрещать фильмы и книги по всей стране и никогда не предложат своей помощи, чтобы прекратить подобный грабеж. Трусы – потому что из страха перед угрозами «Морального большинства» они отказываются от обязанности вести себя нравственно и этично, боясь показаться врагами.

Мой большой «Словарь английского языка» издательства «Рэндом Хаус» сообщает, что цензор – это «любое лицо, осуществляющее надзор за поведением или нравственностью других лиц». Иными словами, это означает не давать кому-то видеть или делать что-то, что этот кто-то хочет увидеть или сделать. Но если фильмы, которые Комитет решил не отбирать для показа – не забываем, что из трехсот с лишним каждый год можно показать только сорок два, – доступны для публики в паре сотен кинотеатров по всему Лос-Анджелесу… так где же тут, черт возьми, цензура?

Кажется, простая логика. Настолько простая, что становится очевидной, если потратить время на обдумывание вопроса, а не просто полагаться на слова кого-то, кто сболтнул невесть что и при этом «попросил не называть своего имени».

Но заварушка уже началась. Люди, которые почти всю свою сознательную жизнь сражались с цензурой, которые решили проявить ответственность, которые пытались сказать, что есть фильмы получше, чем эти темные и мерзкие фильмы из склепа, подверглись атаке вопящей стаи пустоголовых. Будучи злобной скотиной, я предложил Комитету дать пустоголовым то, чего они хотят. Не заказывать «Женщину французского лейтенанта» и «Без злого умысла», а крутить две недели подряд ленты в жанре «кровь и кишки». «Пятница тринадцатое», часть вторая (ударом копья протыкают со спины женщину, мужчину, которого она в этот момент трахает и еще одного, который прячется под кроватью), «Вечерняя школа» (отрезанные головы в умывальниках, аквариумах, унитазах и в суповой кастрюле ресторана), «Не заходи в дом» (женщин приковывают к стене, а затем сжигают огнеметом), «Хэллоуин», часть вторая (дети кусают яблоко, набитое бритвенными лезвиями), и «Маньяк» (мужчина убивает женщину ножом, снимает с нее скальп, надевает скальп на манекен и предается любви с манекеном).

Видит бог, не понимаю, почему Комитет отнесся к этому предложению с ужасом и отвращением. Просто не понимаю. Понять не могу, почему Рэя Брэдбери и мягчайшего Арнольда Пейсера чуть не стошнило. Ума не приложу, отчего позеленели Артур Найт и Билл Фрог. Навсегда останется загадкой, почему Ривкин отозвал свое приглашение на ужин.

Какая их муха укусила?

Они что, цензоры?

Жертва мести

Уильям Слейзник произносил свою фамилию как Сляйзник, но большинство несчастных клиентов его ремонтной конторы называли его попросту «Слизняк».

Он спроектировал и построил новую ванную для гостей в доме Фреда Толливера. Толливеру было чуть за шестьдесят, он только что вышел на пенсию после долгой бурной жизни студийного музыканта и имел глупость поверить, что пятнадцать тысяч годовой ренты обеспечат ему комфорт. Слейзник наплевал на все исходные спецификации, подсунул самые дешевые материалы вместо полагавшихся по правилам, положил дешевые японские трубы вместо никелированных или пластиковых, стены штукатурить не стал, а закрыл гипсокартоном, оставив грубые швы. Чтобы не платить профсоюзные расценки, каждый день возил на рассвете нелегалов из Тихуаны, – в общем, не работа это была, а образец халтуры. И это была его первая ошибка.

За этот ужас Слейзник приписал к счету Фреда Толливера лишних девять тысяч долларов.

Это была его вторая ошибка.

Фред Толливер позвонил Уильяму Слейзнику. Он говорил очень мягко, чуть ли не извиняясь, он вообще был человеком деликатным, никак не подверженным вспыльчивости и не умеющим выражать гнев. Он вежливо попросил Слейзника вернуться и все исправить. Уильям Слейзник рассмеялся и ответил, что контракт выполнен от и до и он, Слейзник, даже пальцем не шевельнет. Это была его третья ошибка.

Формально Слейзник сказал правду. Инспекторов подмазали, и они подписали акты – по строительным кодексам все законно. К Слейзнику было не придраться – с юридической точки зрения. С этической – другое дело, но его даже угрозы отзыва лицензии не волновали.

В общем, Фред Толливер остался с этой жуткой ванной, со всеми ее протечками, расходящимися уже швами стен, пузырями