К примеру, в 1930-х годах в немецких лагерях политических заключенных в большинстве случаев задерживали на период от шести месяцев до года. Один годовой показатель, относящийся к конкретному моменту времени, может привести к значительному приуменьшению итоговой цифры, касающейся всех немцев, проходивших через руки СС каждый год. Немногие доступные цифры, относящиеся к приемке новых заключенных в немецких лагерях, дают значительно более высокие суммарные цифры, чем итоговые показатели населения лагерей. За период с 1939 по 1942 годы в Бухенвальд поступило 32 079 узников, однако к концу 1942 года население лагеря составляло всего около 10 000. За тот же период по данным записей, ведшихся в лагере, зафиксировано лишь 8248 смертей45. Можно полагать, что некоторое число заключенных получили свободу, что было крайней редкостью во время войны, или были переведены в другие лагеря или тюрьмы, в этом случае они оказывались в списке поступивших в другие лагеря, и таким образом, оказывались подсчитаными дважды. Выхода из этой статистической головоломки не видно. Самым верным будет вывод о том, что показатели численности обитателей лагерей в каждый конкретный момент времени существенно приуменьшают действительное число всех тех, кто когда-либо прошел через их ворота. Самые надежные показатели общего количества узников, поступивших в лагеря, говорят о 1 650 000-х, отправленных в основные лагеря – исключая те лагеря смерти, которые были созданы исключительно для уничтожения людей. Подсчеты суммарных показателей смертей варьируются в очень широких пределах, от 400 000 вплоть до 1 100 000. Ежемесячная статистика четырех лагерей – Освенцим, Бухенвальд, Заксенхаузен и Маутхаузен, свидетельствует о 1 046 000 поступивших заключенных и 409 000 смертях, за весь период их существования. Это соответствует 40 % уровню смертности. Независимо от того, занижены показатели или нет, эта общая статистика, вопреки всему, говорит об исключительном уровне смертности в германских лагерях46.

Система ГУЛАГа была куда менее смертельной, чем ее германский аналог. Численность заключенных, поступивших и освободившихся из лагерей ГУЛАГа известна с гораздо большей точностью, чем в случае с Германией, так же, как и показатели смертей. За период между 1934 и 1947 годами в лагеря поступило 6 711 037 человек; число умерших или убитых достигло 980 091 человек. Соотношение равно 14,6 %. Почти две трети умерших, погибли в четырехлетний промежуток между 1941 и 1944 годами, главным образом по причине резкого ухудшения питания и отсутствия медицинской помощи, вызванных войной. Уровень смертности в остальные десять лет был существенно ниже. Справедливо и то, что наихудший период для смертности в германских лагерях, промежуток между 1944 и 1945 годами, был результатом военных поражений, бомбежек и катастрофы со снабжением продуктами, а также следствием преднамеренного пренебрежения и брутальности, однако разрыв между 40 % и 14 %, все же, остается впечатляющим. Уровень смертности заключенных в трех немецких лагерях между 1938 и 1940 годами был исключительно высоким еще до начала войны. Смертность в Маутхаузене в 1939 году была 24 %, в 1940 – уже 76 %; в Бухенвальде в 1940 году смертность достигала 21 %, а в Заксенхаузене – 33%47. Концентрационные лагеря в Германии создавались с преднамеренной жестокостью по отношению к врагам нации и противникам военных усилий. Труд в них часто был средством уничтожения. Труд в ГУЛАГе мог быть убийственным, но его цель состояла с том, чтобы поддерживать жизнь заключенных в той степени, в какой они были способны продолжать работать едва ли не в самых зловещих исправительных лагерях. Если бы режим желал их смерти, их бы просто убивали, точно так же, как в 1942 году заключенные, обвиненные в троцкизме, были убиты, чтобы не дать им возможности заразить опасными идеями даже обитателей лагеря.

Столь же поразительные различия между двумя диктатурами видны и в социальной статистике лагерей. Два из них особенно важны. Германские лагеря на протяжении более половины времени их существования были в подавляющем большинстве случаев заполнены не-немцами. В годы войны примерно 90–95 % заключенных лагерей поступили туда из остальной части Европы. Огромное большинство умерших или убитых в немецких лагерях были представителями не-немецкого сообщества. В небольшом лагере в Гусене в 1942 году содержались только 4,9 % этнических немцев (половина узников были испанскими республиканцами, более четверти – русскими). В Нацвейлер-Штрутгофе только 4 % политических заключенных в 1944 году были немцами48. К 1944 году в заключении в Германии находились больше советских граждан, чем в СССР.

В советских лагерях соотношение было почти полностью противоположным. В 1939 году меньше половины процента заключенных составляли представители этнических групп, проживающих за пределами Советского Союза. Большая часть заключенных были этническими русскими и украинцами, которые составляли 77 % обитателей лагерей49. Доля иностранцев росла во время и после войны, когда поляки и немцы были отправлены на работы в лагерях и специальных поселениях. Но в основном Советское государство держало в заключении собственный народ, тогда как в германских лагерях содержались граждане других стран.

Еще больший контраст между двумя системами связан с практикой советских властей отправлять в лагеря обычных преступников. Начиная с конца 1920-х годов лагеря были предназначены стать продолжением традиционной системы наказаний и тюрем. Распространенный образ ГУЛАГа, как места заключения целого поколения советских диссидентов, игнорирует большую часть населения советских лагерей. В период между 1934 и 1953 годами были только два года – 1946 и 1947, когда доля заключенных контрреволюционеров, осужденных по статье 58, превышала число обычных преступников. На пике чисток 1930-х годов политические заключенные составляли 12 % обитателей ГУЛага; на момент смерти Сталина они составляли всего немногим больше четверти заключенных50. Остальное население лагерей представляло собой смешение уголовных преступников и мелких правонарушителей. Среди последних были и неимоверно жестокие урки или блатные, кланы каторжан, существовавшие еще до революции. Члены кланов были легко узнаваемы не просто по их порочной облику, но и по многочисленным тутуировкам, разбросанным по всему телу. Они терроризировали других заключенных, которых они убивали или грабили как им заблагорассудиться; они держали в страхе даже охрану, которая тайно вступала с ними в сговор, участвуя в их убийственных актах. Наряду с отъявленными преступниками в лагерях находились и сотни тысяч мошенников или бытовиков, осужденных на небольшие сроки заключения, чьи деяния в 1920-х годах могли привести к не более чем небольшому штрафу или обязательным работам. Они стали жертвами процесса ужесточения приговоров, начавшегося в 1930-х годах, вызванного, отчасти, необходимостью в увеличении рабочей силы лагерей. Многие из них едва ли были преступниками по всем традиционным меркам – женщины, укравшие мешок зерна для своих голодных семей, рабочие, ворчавшие чуть больше, чем им положено. Еще больше людей были осуждены и попали в лагеря за кражу государственной собственности51.

В германских лагерях находилось очень немного уголовных преступников. Несколько тысяч обычных преступников здесь были отправлены в лагеря в середине 1930-х годов; в 1942 году тысячи неисправимых заключенных были отправлены в Маутхаузен с целью за несколько недель довести их до смерти изнурительным трудом. Во многих лагерях имелось небольшое ядро жестоких уголовников, германских «урок», но они никогда не имели возможности доминировать над огромным многонациональным лагерным населением безнаказанно. Большинство германских заключенных лагерей начиная в 1937 года и позже находились там только потому, что они были теми, кем они и были, а не за какие-либо особые преступления. В их числе были тысячи гомосексуалистов, бродяг, алкоголиков и асоциальных личностей, загнанных в лагерные сети как на почве морали, так и преступлений. Среди них были тысячи последователей секты Свидетелей Иеговы, которые отказывались идти на компромисс в вопросах веры52. Это были часто самые слабые элементы в лагерной иерархии, погибавшие раньше остальных. Когда после 1939 года все лагеря заполнились не-немцами, большинство узников стали представлять собой политических или расовых противников режима. Тщательное прочесывание Европы, без сомнений, привело многих преступников в лагеря под тем или иным предлогом, но большинство преступников, обвиненных в уголовных преступлениях, заканчивали тем, что оказывались в тюрьмах, а не в лагерях.