Каждое утро каждого дня в лагере кроме воскресенья, капо и бригадиры выводили заключенных на работу. Работа была центральной рутиной лагерной жизни, поэтому рабочие бригады или команды представляли собой ключевое социальное объединение, которое обычно создавалось по принципу единого барачного блока. Какие экономические цели ставили в Москве или Берлине, большого значения не имело. Охранники и функционеры обычно смотрели на это как на работу, которая должна была служить наказанием, постоянно продолжающимся и повторяющимся. Идеальной для заключенных была работа на предприятии, в помещении, и это стало обычным с началом безумных усилий, направленных на производство большего количества военного оборудования во время войны. Но и здесь условия, навязанные заключенным, были преднамеренно худшими, чем у свободных работников, часто работавших рядом, но с регулярными перерывами и солидной едой. Советские лагеря были тесно связаны с культурой выполнения и перевыполнения планов, порожденной Сталинским индустриальным рывком в 1930-х годах. Лагеря превратились в гротескную пародию на социалистическое соревнование. Тем, кто выполнял рабочую норму, предназначалось дополнительная пайка хлеба, даже шанс жить в одном из стахановских бараков, с соломенной подушкой и простынью. В ГУЛАГе была установлена норма хлеба на норму работы – 1000 грамм в день за выполнение нормы, снижающаяся шкала нормы для тех, кто не достигал цели и повышающаяся – кто превышал ее. Те, кому удалось выполнить только 75 % нормы, получали 400 грамм. Те же, кто выполнил меньше 30 % плана рассматривались как лодыри – «отказники» – и их обычно расстреливали. Так как те, кто плохо выполняли планы, получали меньше хлеба, их шансы на выполнение норм и просто на выживание снижались день ото дня. Такие заключенные были известны в лагере как доходяги, или умирающие70.

Работа в германских лагерях сильно варьировалась. В лагерях с более строгим режимом работа была исключительно тяжелой и заключенные здесь умирали в течение нескольких недель. В лагерях, привязанных к заводам по производству вооружения, было легче работать и шансов выжить было больше. Начиная с 1943 года и далее стали предпринимать усилия к тому, чтобы поддерживать жизнь здоровых и трудоспособных рабочих как можно дольше, и в некоторых секторах производительность труда заключенных стала увеличиваться71. Была внедрена система премий, подобно тому, что было в ГУЛАГе, – дополнительная еда за примерную работу. Но слишком часто охранники лагерей и капо считали работу не вкладом в военную экономику, а самой суровой формой наказания и унижения.

Нормы не имели значения, когда рабочие едва могли ходить. Каждое утро в 6 часов мужчины и женщины в Освенциме выстраивались для переклички. Оркестр играл легкую музыку. Медленным строем заключенные выходили по пять человек в ряд. Вынужденные маршировать по-военному, они проходили мимо оркестра и дальше за ворота. Мужчины и женщины должны были проделывать длинный путь в грубой обуви и грязной одежде, кишащей вшами и покрытой экскрементами, добираясь до мест работы, находящихся на большом расстоянии от лагеря. Тех, кто падал от изнеможения или был избит до бесчувствия в течения дня, вечером тащили обратно на импровизированных носилках. С женщинами работницами обращались с особой жестокостью. Их посылали передвигать камни для строительства дорог просто голыми руками или расширять русло реки Вистула зимой, в легкой одежде и без обуви. Когда партия из восьмидесяти французских женщин евреек отказались выполнять эту работу, они были избиты охранницами до смерти палками и топорами71.

«День без темных облаков. Почти счастливый день», – вспоминал Иван Денисович, герой одноименной повести Солженицына в самом конце этого повествования о лагерной жизни72. Это не простая ирония. Солженицын сам прошел через годы лагерей ГУЛАГа. Большинство заключенных выжили, пройдя концентрационные лагеря в обеих системах. Посреди ужасов принудительного труда и дисциплинарных взысканий, обитатели создавали свои небольшие, как правило, временные общества, со своей собственной рутиной, собственной иерархией, собственной грубой системой лагерного труда. Заключенные, выжившие после первых месяцев жизни в лагере, научались тому, как избегать наказания и преследований, как получать в лагере «счастливый день».

Первое, чему заключенный должен был научиться – это структура социальной власти лагеря. В германских лагерях были предприняты меры к тому, чтобы сделать эту структуру узнаваемой сразу, заставляя всех узников носить различительные треугольные знаки и буквы, указывающие на их национальность. Обычные преступники носили зеленые треугольники, политические заключенные – красные. Евреи должны были носить желтый треугольник, или звезду Давида, сделанную путем наложения второго треугольника другой цветовой гаммы поверх треугольника желтого цвета. «Асоциальные» элементы носили черный треугольник, а возвратившиеся эмигранты, ставшие заключенными, – голубой, члены секты Свидетелей Иеговы – бледно-лиловый, а гомосексуалисты – розовый. Заключенные, заслужившие особое наказание, носили черный знак поверх их треугольника, или выпуклые красные полосы и круги, изображенные на их туниках.73. Капо и охранники обращались по-разному к разным категориям узников. Этнические немцы не имели никаких букв внутри их треугольников, и охранники относились к ним заметно лучше, чем к не-немцам. К началу войны многие обитатели лагерей были долгожителями, проведшими здесь долгое время, и это давало им более высокий статус как среди охранников, так и новоприбывших. По мере заполнения лагерей не-немцами и евреями, этнические немцы получали работу в качестве функционеров, на самом верху лагерной иерархии. В самом низу социальной лестницы среди обитателей лагерей стояли заключенные евреи, с которыми всегда обращались мстительнее и более унизительно, чем с другими жертвами, как это было и во всем при германском «новом порядке». С русскими и поляками, которые к 1944 году стали составлять большинство лагерного населения, обращались едва ли лучше. Заключенных, которые должны были понести наказание, могли пнуть или оскорбить более сурово, чем остальных. Асоциальные элементы и гомосексуалисты были жертвами другого комплекса предубеждений, которые разделяли многие другие заключенные. Для гомофобии не существовало ни государственных границ, ни границ между классами.

В лагерях ГУЛАГа царила более упрощенная социальная иерархия. Урки и «придурки» были своего рода элитой лагерей, хотя они могли также подразделяться на отдельные воюющие кланы. Отличительных эмблем для «политических» и обычных преступников не существовало, однако, для невинного новобранца было достаточно всего нескольких часов, проведенных в лагере, для того, чтобы понять, кто есть кто. Обычные уголовники доминировали над политическими заключенными, которых они считали не товарищами по злодейству, а предателями или классовыми врагами. В советских лагерях расизм был менее откровенным, хотя евреев могли изолировать. Напряженность и конфликты между обитателями лагерей были скорее результатом социальных предубеждений, порожденных советским режимом. Политическим заключенным не нравилась неисправимая грубость и порочность уголовных преступников; те, в свою очередь, видели в «политических» буржуазных снобов, чьи классовые привычки должны быть уничтожены тяжелым трудом. Возникшая ситуация напоминала пародию на сталинистский классовый революционный конфликт.