Париж, познакомился с А. Вертинским[2092], сблизился с И. Бабелем, учившимся на курс младше Н. в Одесском коммерческом училище, да и в Москве быстро стал своим в писательской и артистической среде. Так что прав друживший с ним художник Б. Ефимов: «Если взять его книгу „Годы нашей жизни“ с подзаголовком „Воспоминания и портреты“[2093], то диву даешься: настолько широк круг современников, о которых ему есть что рассказать».

В 1930-е было уже не до шуток, и Н. вел себя законопослушно: стал одним из авторов знаменитой книги о Беломорканале имени Сталина (1933), произнес, блистая эрудицией, прочувствованную речь на I съезде советских писателей (1934), послужил в редакции газеты «Правда» (1933–1938), сопровождал, — как рассказывают, — Л. Фейхтвангера при его посещении политических процессов (1937), написал, вместе с братом, сценарий кинофильма «Честь» о вредителях-троцкистах на железной дороге (1938).

Беда с ним рядом тоже, конечно, ходила, и в следственных материалах фамилия Н., как и фамилии многих его друзей, уже была включена в «наиболее реакционную часть литературных работников, враждебно настроенных к Советской власти». Однако эти многие сгинули в ГУЛАГе, а Н. уцелел. И более того — получил в 1939 году орден «Знак Почета», а в 1940-м был принят в партию. За какие, спрашивается, заслуги? Вот и распространилась молва о его «стукачестве», вот и полетела по Москве эпиграмма:

— Каин, где твой Авель?

— Лева, где твой Бабель?

Документальных и вообще сколько-нибудь достоверных подтверждений у этой молвы нет. Только слухи[2094], но они оказались удивительно устойчивыми, и Г. Свирский десятилетия спустя вспоминает, как «при появлении величественного Льва Никулина все немедля переходили на проблемы спорта и гастрономии»[2095].

Но слухи слухами, репутация доносчика репутацией, а жизнь преуспевающего литератора продолжалась. В годы войны Н. в роли корреспондента неоднократно бывал на фронте, после войны, по идеологической моде тех лет, много писал о патриотах — людях русского искусства, в 1950-м выпустил исторический роман «России верные сыны» (Сталинская премия 3-й степени за 1951–1952 годы), затем уже социально-психологическую сагу «Московские зори» (1954–1957), стал бессменным членом редколлегий журналов «Иностранная литература» и «Москва».

А главное — уже в 1950-е годы к нему вновь вернулись заграничные командировки и выезды на лечение, прежде всего в Париж, и опять затяжные, многомесячные, с неплохим, как можно предположить, валютным обеспечением. Причем вряд ли он только, — как предполагает А. Гладков, — «исполнял функции информатора за пребывающими за границей нашими писателями»[2096]. Важнее, — как рассказывает его дочь, — что «каждый раз, выезжая за рубеж, отец имеет поручения культурного и политического характера от начальников в Иностранной комиссии и от партии. Это его не угнетает. Он считает это достойной платой за глоток свободы»[2097]. Что за поручения и что Н. писал в своих отчетах, тогда обязательных? Ответа и тут нет, но известно, что он принимал участие в хлопотах по возвращению на родину бунинского архива, встречался — только ли по собственной инициативе? — не с одними лишь писателями и художниками-эмигрантами, но и с недобитыми белогвардейцами, с беглыми троцкистами, а им, — по свидетельству Б. Суварина, — «было безразлично, сдавал ли Никулин по возвращении отчеты о наших встречах, — нам нечего было скрывать, но и он ничего интересного нам рассказать не мог»[2098].

Зато в Москве рассказчиком Н. слыл непревзойденным и был, при всей своей, казалось бы, «нерукопожатности», принят в лучших домах; например, — как сообщает М. Ардов, — «был одним из завсегдатаев Ордынки»[2099], когда там гостила А. Ахматова. И этой «двойственности его лика»[2100] не мешала ни устойчивая репутация «стукача-надомника»[2101], о которой говорит и М. Ардов, ни доброхотная готовность Н. при всяком случае бдеть и недопущать. Так, — по записи Н. Мандельштам от 28 июня 1964 года, —

Никулин на редколлегии «Москвы» требовал, чтобы сняли стихи О. М., петербургского империалиста. Женя[2102] возразила, что пора прекратить приклеивание ярлыков. Никулин не настаивал. Это всплески прошлой эпохи[2103].

Вернемся, однако же, к собственно литературе. Написано Н. многое, и написано, если перечитывать, по одному принципу: «побольше листов» (А. Кондратович)[2104] или, — как напоминает Н. Мандельштам, — «любимое изречение Никулина: „Мы не Достоевские, нам лишь бы деньги…“»[2105]. Это можно сказать и о детективном романе «Трус» (1961), и о биографическом очерке «Тухачевский» (1963), да и о самом, пожалуй, знаменитом произведении Н. — романе «Мертвая зыбь» (1965), где по материалам спецслужб рассказывается о том, как доблестные чекисты предотвратили монархический путч в Советской России.

Но как рассказывается? Вот начальные строки романа:

Бушевали свирепые штормы гражданской войны; казалось, волны захлестывали советский корабль, но Ленин, во главе партии большевиков, вел его твердой рукой, и корабль шел вперед по неизведанному курсу. Наконец штормы стихли, однако стихия не угомонилась. Еще долго мертвая зыбь расшатывала скрепы судна, но по-прежнему Кормчий стоял у руля и вел корабль к мерцающему во мгле алому огню маяка, к заветной пристани, к социализму.

Соч.: Годы нашей жизни. М.: Моск. рабочий, 1966; Мертвая зыбь. М.: Вече, 2008; России верные сыны. М.: Вече, 2009.

Лит.: Никулина О. Лаврушинский, 17: Семейная хроника писательского дома. М.: Новая Элита, 2013.

Нилин (Данилин) Павел Филиппович (1908–1981)

Переболев в детстве полиомиелитом, Н. не получил даже начального образования и грамоте был обучен матерью, воспитательницей в детском доме. В 1920-е годы дипломов и аттестатов зрелости, однако, еще ни от кого не требовали, так что, восемь дней отработав счетоводом, не прижившись в тулунском угрозыске[2106], побывав и в кочегарах, Н. займется журналистикой — сначала в иркутской «Власти труда», потом, странствуя по Союзу, в самарской «Средневолжской коммуне» и в «Красном шахтере», что на Донбассе.

В 1929-м он переберется в Москву, станет сотрудничать с «Гудком», с «Известиями», с горьковскими «Нашими достижениями» и — поскольку плох тот журналист, что не надеется стать писателем, — уже всерьез примется за прозу. Пойдут рассказы, короткие повести, а в 1936 году на страницах «Нового мира» (№ 8–11) появится его первый роман «Человек идет в гору».

Этот роман о донецких шахтерах заметного успеха не имел. Но Н. переработал его в сценарий, и фильм «Большая жизнь», поставленный Л. Луковым, прозвучал, как надо: в 1940 году стал лидером проката (18,6 млн зрителей), а в 1941-м получил Сталинскую премию 2-й степени. Благодаря замечательным актерам его, наверное, и сейчас можно смотреть — прежде всего, как образцовое произведение социалистического реализма: если безоговорочно положительный герой, то секретарь парткома, если конфликт, то между прогрессивным молодым инженером и ретроградом — председателем профкома,