Мы в море, а ты на суше. Мы дети Морайбе. Никто не охотится на нас.

Мой отец охотился, – в сердцах возразила Элани, но кракены подняли ее на смех.

Это мы на него поохотились, – пропели они.

Их голоса были слабы, они затихали вдали.

* * *

Элани никогда не видела кракенов, а теперь и не слышала их. Так надолго они умолкли, что уже возникли сомнения: может, она просто-напросто свихнулась? Внушила себе после шторма, изувечившего ее судьбу, будто с ней разговаривают дети Морайбе?

Она взывала к кракенам, и ругала их, и льстила им, но ничем не могла пронять – да и было ли это вообще возможно? Элани осталась совсем одна.

В одиночку она привыкла баррикадировать дверь спальни кедровыми шкафами. В одиночку терпела порку за открытое неповиновение. В одиночку чутким безмолвным кроликом шмыгала по коридорам, готовая броситься наутек от подстерегающего волка. В одиночку – уж как могла – научилась выживать.

Ее глаза ввалились и постарели. Она боялась, стереглась – и выживала.

И все это время она помнила о кракенах, помнила, как дети Морайбе взывали к ней. И сама все пыталась докричаться до них. И ненавидела себя за это.

Элани… Элани…

Она помнила, как впервые услышала песнь кракенов, и надеялась снова ее услышать. С непоколебимым терпением ждала, когда грянет могучая буря и поднимет кракенов к поверхности океана. Ждала, что Морайбе и Буреликий сойдутся в любовной битве, как было, когда ее отец воочию увидел морских чудовищ.

Элани ждала и выживала. И вот настала ночь, когда Ванем принялся хлестать по ставням усадебного дома дождем и снегом, а Морайбе погнала к берегу высоченные волны. Той ночью девушке снились кракены в пучине вод, а утром она помчалась через мокрые после ливня луга к обрыву, с которого открывался вид на тихие синие воды, на мерцающий солнечным золотом покров Морайбе.

По каменистым тропкам Элани спустилась к далекому пляжу. Между покрытыми водорослями валунами и искрящимися приливными лужами добралась до кромки воды, перешагивая босыми ногами через анемоны и синеногих моллюсков. Задрав юбку, она шла вперед, и воды Морайбе пенились вокруг ее колен. Элани закрыла глаза и напрягла слух, пытаясь ощутить вкус крови во рту и услышать нарастающее пение кракенов.

Она ждала, когда прозвучит ее имя.

Элани… Элани…

Если хорошенько прислушаться, быть может, она различит в шуме прибоя голоса. Если хорошенько всмотреться, быть может, она разглядит в глубинах Морайбе плавающих исполинов. И тогда надо будет стереть из сознания сцену, где Элиам до синяков сжимал запястья падчерицы, а мать отворачивалась, чтобы не видеть, как ее дочь прижимают к кухонному шкафу. А после ждать, когда отзовутся кракены, – быть может, ждать часами.

Солнце взбирается по небу, чайки кружат над водой и пикируют к добыче, дельфины вспарывают синие воды вдали. А где же кракены? Если и выкликают ее имя, их голоса глохнут в пене прибоя.

К тому времени, когда Элани открыла глаза, одежда уже промокла до пояса. А на берегу сидел на корточках Эльб, не сводя с сестры всепонимающих глаз.

Вошедший в привычку страх заставил ее окинуть берег взглядом, но ничто не выдавало присутствия Элиама.

– Думал, ты так и будешь идти, – проговорил Эльб.

Элани выбралась из воды, села и расправила юбки для просушки.

– Я слушала океан, – сказала она.

– Эти же слова говорила и моя мать. Однажды она отправилась в сердце Морайбе. Шла и шла в воде, а когда стало слишком глубоко, поплыла. Отец пришел в ярость. Никто не мог уйти от него на суше, но мать была в море. Он носился по берегу, звал ее, потрясал кулаками. Но он слишком труслив, чтобы заплывать на глубину. Все ревел и ревел, точно Ванем, а она все плыла и плыла. Наконец остановилась, и Морайбе забрала ее. Конец был легким – она опустила голову и напилась Морайбе, вот и все. А я остался с отцом.

– Почему ты раньше об этом не говорил?

– Почему не подсказал тебе единственный верный выход? – рассмеялся Эльб. – Сестра, если и ты уплывешь, я снова останусь наедине с отцом. Хоть все кедровые шкафы в доме собери и загороди ими дверь, его не удержишь. Что можно сделать, чтобы он не стучался ко мне по ночам? Что можно сделать, чтобы он отвлекся на кого-то другого?

– Но ведь тогда, в первый раз, ты сказал мне «беги»!

– Я надеялся… – Эльб сокрушенно покачал головой. – Мне понравились твои глаза. Ты еще не была похожа на зверя, которого травит охотник. Я знал, что мать тебя не спасет, но подумал: а вдруг… – Он пожал плечами. – Я глупец. Не бывало такого, чтобы мой отец упустил добычу.

Они помолчали. Наконец Элани спросила:

– А сам-то почему не уплывешь?

– Однажды попытался. Вскоре после того, как умерла мать. Но не смог дышать водой, как это делала она. Наверное, я трус. Вернулся на берег… Отец меня выпорол. Он в ужас пришел, едва не лишившись наследника. С тех пор держит поблизости лодку на случай, если я решусь повторить.

Эльб снова взял паузу, но вскоре сказал:

– Говорят, могучие штормы поднимаются, когда Морайбе и Буреликий схватываются в любовной битве. Но сдается мне, это не так.

– А как?

– Думаю, Буреликий похож на моего отца.

– Но если Ванем таков, какова же Морайбе?

– Морайбе… – Эльб надолго умолк. – Мне вот что думается: когда бушует буря, она сражается, чтобы защитить своих детей. Морайбе не такая, как наши матери. Она сильнее, отважнее. И когда Буреликий приходит к двери ее детенышей, как Элиам приходит к моей или твоей, она не цепенеет от страха, а дает отпор и обращает врага в бегство. – Он кивнул на синие воды. – А потом успокаивается, поскольку ее детям уже ничто не грозит. Морайбе защищает своих детей, вот что я думаю.

Сверху, с обрыва, закричал Элиам, и Эльб съежился от страха. Элани подняла взгляд на мужчину, превращавшего ее ночи в кошмары наяву, и у нее мороз пошел по коже. Ей вообразилось, как мать Эльба заплывает на глубину. Неужели и вправду бывают на свете родители, способные на все ради спасения своего ребенка?

Снова заорал Элиам. Теперь рядом с ним стояла Синолиза, она тоже требовала, чтобы дети вернулись.

Элани взяла брата за руку.

– Идем со мной, – сказала она. – Поплывем вместе. И больше не надо будет бояться.

Глаза Эльба были полны ужаса, но все же он последовал за сводной сестрой.

Элани