Незадолго до Рождества сотрудники Черчилля нашли способ размагничивать корабли, чтобы они могли проходить над смертоносными магнитными минами без какого-либо вреда. «Похоже, мы схватили их за хвост», – телеграфировал Черчилль президенту Рузвельту 24 декабря.

В Рождество Черчилль очередной раз напомнил Чемберлену, что все его советники «категорически за» захват шведских железных рудников и «считают, что это может оказаться кратчайшим и вернейшим путем к концу». Через два дня он заявил, что, как только Военный кабинет даст санкцию, Адмиралтейство направит военно-морские силы для прекращения движения кораблей с железной рудой на юг. В очередной раз решено было отложить решение. 29 декабря, в день предполагавшегося начала боевых действий, Черчилль сообщил, что из рудников в Нарвик ежедневно стало ходить восемнадцать железнодорожных составов с железной рудой вместо десяти, как было раньше. «Таким образом, поток немецкой руды усиливается, а недовольство британцев остывает».

Черчилль предложил новый срок начала захвата немецких судов с рудой – 4 января 1940 г. Он предупредил: слишком длительная отсрочка может привести к тому, что немцы «опередят нас». Тем не менее Генеральный штаб был скорее за проведение более масштабной операции в Швеции в марте, нежели за прибрежные действия в Норвегии в январе. Это повергло Черчилля в уныние: «Боюсь, все это приведет только к негативным последствиям, и ничего сделано не будет».

6 января Черчилль уехал в Дувр, откуда на эсминце «Кодрингтон» отплыл во Францию. С ним был «проф» Линдеман, знающий «все мои тайны», как сказал Черчилль командующему британским экспедиционным корпусом лорду Горту. Кроме того, его сопровождали его сын Рэндольф, секретарша Кэтлин Хилл, морской адъютант лейтенант-коммандер «Томми» Томпсон, который будет сопровождать его на протяжении всей войны, два инспектора полиции и его бывший детектив Уолтер Томпсон, снова вернувшийся к нему и тоже остававшийся с ним до окончания войны. Утром Черчилль на машине отправился в Венсен, чтоб обсудить с генералом Гамеленом и адмиралом Дарланом возможность минирования Рейна с воздуха. Дарлан был склонен приступить к действиям как можно раньше.

Затем Черчилль поехал на линию Мажино, оттуда – в Ла-Ферте, расположение штаба французской армии, и провел ночь в ближайшем отеле. На следующий день он посетил расположение британских передовых авиационных ударных сил близ Реймса, где проинспектировал артиллерийские позиции и аэродромы и остался на ночлег. 8 января он был в Аррасе, где пообедал с лордом Гортом и посетил различные войсковые соединения. «Всем, кто дома чувствует уныние или раздражение, – сказал он в заявлении для прессы на следующий день, – следовало бы провести несколько дней в расположении французской и британской армий. Они нашли бы здесь и тонизирующее, и успокаивающее. К несчастью, Адмиралтейство не может гарантировать предоставление транспорта для всех желающих».

Вернувшись в Лондон 9 января, Черчилль стал настаивать на повышении качества зенитной артиллерии в британском секторе. Его по-прежнему, как и в августе 1939 г., волновал трехсоткилометровый разрыв между северной оконечностью линии Мажино и Северным морем. Этот разрыв приходился на Бельгию. Но, несмотря на давление и Чемберлена, и Черчилля, бельгийский король отказывался пустить на свою территорию британские войска, чтобы закрыть его. Он хотел, чтобы ответственность за нарушение бельгийского нейтралитета была возложена на Гитлера.

Это было не единственное негативное решение, которое расстроило Черчилля на этой неделе. 12 января Военный кабинет решил, вопреки его настойчивым призывам, что «не следует предпринимать никаких действий» для прекращения поставок в Германию железной руды из Норвика. Его разочарование было безмерным. 15 января в письме Галифаксу он написал о «чудовищных трудностях, которые представляет наша военная машина для ведения позитивных боевых действий. Я вижу гигантские стены предосторожности, все растущие и растущие, так что уже начинаю сомневаться, сможет ли хоть какой-то план преодолеть их». Он продолжал продвигать несколько проектов, в том числе минирование Рейна и норвежских прибрежных вод. «Боюсь, – сказал Черчилль, – все они не устоят перед огромной массой негативных аргументов и сил». Одно, по его словам, можно было утверждать с абсолютной уверенностью: «Победа никогда не будет достигнута при выборе линии наименьшего сопротивления».

18 января Черчилль узнал, что комитет Министерства снабжения, чьей задачей была координация производства боеприпасов в районе Бирмингема, приступит к работе только на следующий день, что его функции будут исключительно рекомендательными и что у него не будет полномочий размещать конкретные заказы на вооружение. Это привело его в ярость. Впервые он выступил за наделение Министерства снабжения реальной властью 23 апреля 1936 г. Теперь он узнал, что оно до сих пор не обладает властью принуждать производителей соответствовать потребностям вооруженных сил.

20 января в своем четвертом выступлении по радио Черчилль говорил про финнов, которые все еще упорно сопротивлялись русским армиям. «Только Финляндия, – сказал он, – превосходно, нет, безукоризненно, перед лицом опасности Финляндия показывает, как должен действовать свободный человек». Затем язвительно отозвался о нейтральных странах: «Каждая надеется, что, если досыта кормить крокодила, этот крокодил съест ее последней». Они все надеются, что гроза минует «раньше, чем придет их очередь быть съеденными. Но я опасаюсь – глубоко опасаюсь, – что гроза не пройдет. Она будет бушевать и грохотать еще более громко, еще более страшно. Она распространится на юг; она распространится на север». Нет никакого способа «быстро закончить» войну, кроме как совместными активными действиями. Если в какой-то момент Британия и Франция, «изможденные борьбой, захотят заключить позорный мир, малые страны Европы, с их флотами и ресурсами, будут разорваны и разделены антагонистическими и одновременно очень сходными режимами нацизма и большевизма».

Однако закончил Черчилль выступление на оптимистичной ноте: «И пусть такие великие города, как Варшава, Прага и Вена, не впадают в отчаяние даже в тисках страданий. Освобождение придет. Настанет день, когда по всей Европе снова зазвучит праздничный колокольный звон, и торжествующие народы, победившие не только своего врага, но и самих себя, начнут планировать и строить – в духе справедливости, традиций, в духе свободы – большой многоквартирный дом, где найдется место для каждого». Решающим фактором победы станет не количество, «а идея, которая вызовет спонтанный всплеск духа человечности в миллионах сердец». Если бы этого не произошло, «каким бы образом человеческая раса возвысилась над обезьянами, каким бы образом она смогла победить и уничтожить драконов и чудовищ, каким бы образом вообще возникла идея нравственности?».

Миллионы слушателей вдохновились словами Черчилля. Его слушали не только в Британии и Франции, но и тайком в уже завоеванных странах. Однако в нейтральных странах, таких как Норвегия, Голландия, Дания и Швейцария, зазвучали протесты против его призыва присоединиться к союзникам. Один из таких протестов Галифакс передал Черчиллю. Он ответил так: «То, что говорят нейтралы, сильно отличается от того, что они думают, или от того, что за этим последует. Впрочем, это касается всех пророчеств». Галифакс не сказал Черчиллю, что французское правительство сочло его призыв к нейтралам «своевременным и тщательно сформулированным» и высоко оценило саму речь за «реализм и решительность».