15 августа вернулась из Лебедяни Елена Сергеевна и уже 16-го, возобновив свой дневник, записывает бегло разговор с Булгаковым П. А. Маркова. «Ось: надо бы дать что-нибудь для МХАТ. Миша говорил о том зле, которое ему устроил МХАТ». В эти дни Булгаков начал диктовать ей «Дон Кихота» и 27 августа закончил вторую редакцию, а 8 октября – еще одну перепечатку.

23 августа. «…Встретили в Лаврушинском Катаева – Валентина. Газированная вода. Потом пошли пешком, и немедленно Катаев начал разговор о Мишином положении. Смысл ясен: Миша должен написать, по мнению Катаева, небольшой рассказ, представить, вообще вернуться в лоно писательское с новой вещью – „Ссора затянулась“ и так далее. Все уже слышанное, все известное, все чрезвычайно понятное! Все скучное».

4 сентября вахтанговцы дома у Булгакова слушают «Дон Кихота». «Явно понравилось!.. И конечно, разговор о том, что все прекрасно, но вот вместо какой-то сцены нужно поставить другую… На лицах написан вопрос – как пройдет, да под каким соусом, да как встретит это начальство и так далее».

На четырнадцатом году драматургической работы, надо думать, все это было уже и более чем привычно, и, может быть, потому же почти непереносимо.

Читать пьесу всей труппе или Худсовету театра Булгаков «категорически отказался… говорил, что не желает себя подвергать травле. Пусть рассматривают экземпляр и дают ответ». По просьбе В. В. Кузы согласился прочесть только ведущим актерам (запись 8 сентября).

9 сентября вечером – П. А. Марков и В. Я. Виленкин. «Пришли после десяти и просидели до пяти утра… Они пришли просить Мишу написать пьесу для МХАТа. – Я никогда не пойду на это, мне это невыгодно сделать, это опасно для меня. Я знаю все вперед, что произойдет… Миша сказал им все, что он думает о МХАТе, в отношении его… Прибавил – но теперь уже все это прошлое, я забыл и простил. Но писать не буду.

Все это продолжалось не меньше двух часов. И когда около часу мы пошли ужинать, Марков был черно-мрачен. За ужином разговор как-то перешел на общемхатовские темы, тут настроение у них поднялось. Дружно возмущались Егоровым. А потом опять о пьесе. „Театр гибнет… Пьесы нет, театр показывает только старый репертуар. Он умирает, и единственное, что его может спасти и возродить, это современная замечательная пьеса“. Марков это назвал – „Бег“ на современную тему, т. е. в смысле значительности этой вещи, самой любимой в театре. И конечно, такую пьесу может дать только Булгаков. – Говорил долго, волнуясь, по-видимому, искренно. – Ты ведь хотел писать пьесу на тему о Сталине? – Миша ответил, что очень трудно с материалами, нужно, а где достать? Они предлагали и материалы достать через театр, и чтобы Немирович написал письмо И. В. с просьбой о материале. Миша сказал: „Это очень трудно, хотя многое мне уже мерещится из этой пьесы. Пока нет пьесы, не стоит говорить и просить не о чем“. Они с трудом ушли в 5 ч. – как Виленкин сказал Ольге на следующий день: Так было интересно».

10 сентября в рукописи пьесы о Сталине, получившей сначала название «Пастырь», отмечено начало работы над ней, не получившее, однако, в тот год продолжения.

12 сентября Булгаков рассказывает жене, что «вернули в Большой театр арестованных несколько месяцев назад» актеров; «будто бы привезли на линкольне. Теперь они будто получают жалованье за 8 месяцев и путевки в дом отдыха. А в МХАТе, говорят, арестован Степун». (Это был брат Федора Степуна, высланного осенью 1922 года, В. А. Степун, добрый знакомый Булгакова.)

14 сентября Елена Сергеевна записала: «После очень долгого перерыва (эти слова в ее дневнике не случайны – при необходимости они должны были послужить оправдательным документом. – М. Ч.) позвонила Лида Р[онжина] и сказала, что Иван Ал[ександрович] и Нина Р[онжина] арестованы и что у нее на руках остался маленький Нинин Андрюша. Просила зайти». Речь шла о Троицком и жене Добраницкого, арестованного за год с лишним до этого.

В сентябре Булгаков все время занят по службе балетом «Светлана» – возвращается поздно ночью то из балетного техникума, то из театра. «Усталость, безнадежность собственного положения!» (17 сентября 1938 года.)

19 сентября вечером «сел за авторскую правку июньского экземпляра „Мастера и Маргариты“». И опять Большой театр, Самосуд, вечером 20-го дома – правка либретто С. Городецкого «Думы про Опанаса»… «Между всеми этими делами – постоянное возвращение к одной и той же теме – о загубленной литературной жизни. Миша обвиняет во всем самого себя (вспомним слова о «пяти роковых ошибках» в письме к П. С. Попову 1932 года. – М. Ч.), а мне это тяжело – я-то знаю, что его погубили».

23 сентября – начало работы над новым либретто – по новелле Мопассана «Мадемуазель Фифи».

27 сентября. «…Засиделись поздно. Пришли Марков и Виленкин, старались доказать, что сейчас все по-иному – плохие пьесы никого не удовлетворяют, у всех желание настоящей вещи. Надо Мише именно сейчас написать пьесу. Миша отвечал, что раз Литовский опять выплыл, опять получил место и чин – все будет по-старому, Литовский это символ. После ужина Миша прочитал им три первые главы „Мастер и Маргарита“. Они слушали совершенно замечательно, особенно Марков…Марков очень хорошо потом говорил об этих главах, все верно понял. Он говорил – „Я все это так ясно увидел“. Условились, что первого опять придут слушать продолжение».

28 сентября. «Сегодня утром Миша читал присланное ему для отзыва либретто „Ледовое побоище“… Сюжет путаный, нелепый, громоздкий. Чего-чего не приходится читать Мише и ломать над этим голову!» Почти ежедневно он возвращается домой поздно ночью – разбитый служебными занятиями, не имеющими отношения к его собственному творчеству. Силы его, видимо, уже в значительной степени подточены. 4 октября Елена Сергеевна фиксирует в дневнике и свое, и его «убийственное» настроение с самого утра: «Все это, конечно, естественно, нельзя жить, не видя результатов своей работы».

В эту осень все следят по газетам за военными событиями, разворачивающимися в Европе, думают над будущим.

9 октября. Вечером – А. М. Файко и Волькенштейн, играли до трех часов ночи в винт, потом «начались разговоры. Пошли они с того, что Л. А. (жена драматурга Файко. – М. Ч.) спросила: „Зачем вы повесили на стенах все эти статьи – «Ударим по булгаковщине», «Положить конец „Дням Турбиных“» и тому подобные?“ Проговорили о литературной Мишиной жизни до половины шестого… У Миши мрачное состояние».

А 14 октября проводят вечер с Леонтьевыми, Мелик-Пашаевым и Дунаевским, и Елена Сергеевна записывала: «Ужинали весело. Миша изображал, как дирижирует Мелик, от чего все помирали со смеху, а Дунаевский играл свои вальсы и песенки».

19 октября. Разговор дома с Ф. Михальским «о том, что Миша должен написать для МХАТ