Оставалось последнее, заключительное сражение. С 1939 г. центр внимания мирового сообщества снова и снова перемещался между известными местами и никому ранее не известными уголками: из Варшавы в Дюнкерк и Париж; из Лондона в Тобрук; в Смоленск, в Москву и Сталинград; Эль-Аламейн и Курск; Салерно и Эль-Аламейн; Нормандию, Бастонь и снова в Варшаву. И вот столица гитлеровской Германии стала центром не только многих надежд и опасений, но и громадного сосредоточения военной силы: три советских фронта, которые подошли к Берлину, имели в своем составе 2,5 млн человек и 6250 единиц бронетанковой техники, поддержку которых обеспечивали 7500 самолетов. В предрассветных сумерках 16 апреля Жуков начал лобовой штурм Зееловских высот к востоку от города. Это была одна из самых жестоких и бездарных военных операций русских. Командующего настолько впечатлила артподготовка, опустошившая позиции обороняющегося противника, что через 30 минут он дал приказ начать наступление. Той ночью русский сапер писал в письме домой: «По всему горизонту было светло, как днем. На немецкой стороне все было покрыто дымом и густыми фонтанами земли, комьями летящей в небо. Были видны огромные стаи напуганных птиц, которые метались по небу, постоянный гул, гром, взрывы. Нам приходилось затыкать уши, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Затем взревели танки, по всей линии фронта были включены прожекторы, чтобы ослепить немцев. Затем бойцы кругом начали кричать: “На Берлин!”»49

Российская пехота бежала вперед на немецкие минные поля, пока первые танки с грохотом устремились на высоты. На некоторое время показалось, что артиллерия заставила замолчать обороняющихся. Но потом немцы открыли огонь. Они отошли с передовых позиций, так что артподготовка Жукова пришлась на пустые окопы. Пока советские танки вязли в глубокой грязи на склонах, атакующие начали нести ужасные потери. «Мы шли по земле, где повсюду были воронки от снарядов, – писал советский сапер Петр Себелев. – Повсюду валялись изуродованные немецкие пушки, автомобили, горящие танки и множество убитых солдат… Многие немцы сдались в плен. Они не хотят воевать и жертвовать своей жизнью за Гитлера»50. Но многие продолжали отстреливаться. «Зачем затягивать страдания? – размышлял один отчаявшийся боец вермахта, жена и трое детей которого утонули, когда корабль с беженцами Wilhelm Gustloff 15 апреля затонул в Балтийском море после торпедной атаки. – Но еще есть другие парни, которых я знаю много лет. Неужели я брошу их в безвыходном положении?»51

На одного убитого бойца генерала Готфрида Хейнрици приходилось трое убитых русских солдат. Советское военное искусство никак не давало себя знать: орды Жукова просто бросались вперед, снова и снова. Немцы поливали огнем наступавших, уничтожая танки сотнями и живую силу – тысячами. В течение двух дней шесть советских армий разбивались о Зееловскую линию обороны, не развивая крупного успеха. Коневу на юге было приказано выдвинуть вперед две танковые армии, в то время как Рокоссовский на севере изменил направление удара, чтобы поддержать Жукова. 18 апреля капрал вермахта Гельмут Фромм писал из сектора Конева: «И вот мы перед городом Форст. Русские заняли плацдарм перед мостом на другой стороне Нейсе и пошли в наступление сегодня утром в 11 часов. Нам пришлось отступить. Я остался с пулеметом и двумя солдатами. Только я знал, как обращаться с фаустпатроном, остальные занимались только конторской работой. Затем мы очень быстро поехали на велосипедах по автобану Бреслау – Берлин… Иваны все стреляют из своих пушек. 10 минут назад Бомер и Буксбраун были ранены, Бомер – тяжело. Мы несли его на доске, а он кричал от боли. Кто следующий? Орудийный огонь со стороны дороги. Слева от нас зенитная батарея 88-миллиметровок попала под огонь. Я стараюсь зарыться как можно глубже. В небе над нами кружится русский истребитель танков… Если я выживу, я буду благодарить Бога»52.

Гитлер отказался направить подкрепления Хейнрици, оставив Девятую армию из последних сил удерживать позиции на Одере. Силой, а не сноровкой, Жуков 21 апреля наконец подавил оборону противника и начал продвижение вперед, на внешнюю линию гитлеровской обороны Берлина; взятие Зееловских высот стоило русским 30 000 убитыми, немцам – 12 000. Наступающие быстро продвигались к городу по автобану Reichstrasse 1, а беженцы и дезертиры, превозмогая усталость, спасались от них бегством. «Они все выглядят настолько несчастными, совсем не похожи на солдат, – писала жительница Берлина, смотревшая на немецких солдат, уныло тащившихся мимо ее дома 22 апреля. – Единственное чувство, которое они вызывают, – это жалость, нет ни надежды, ни ожиданий. Они уже выглядят побежденными, плененными. Они смотрят сквозь нас без всяких чувств… Видно, что они не слишком обеспокоены нашей судьбой, судьбой народа, гражданского населения или берлинцев, как бы нас ни называли. Сейчас мы для них лишь обуза. И я не чувствую, чтобы они хоть немного стыдились того, насколько потрепанными они выглядят, насколько оборванными. Они слишком устали, чтобы обращать на это внимание, слишком безразличны ко всему. Они все побеждены»53.

К 25-му числу Жуков и Конев окружили столицу Германии, попытка Двенадцатой армии Венка прорвать окружение и прийти на помощь обороняющимся была легко сорвана русскими. Русские начали битву, которая продолжалась неделю: они пролагали путь через город, улица за улицей, дом за домом. Противотанковые рвы, с таким трудом вырытые десятками тысяч жителей Берлина, оказались столь же бесполезны, как все подобные заграждения, но баррикады из обломков руин, нагроможденные на старые трамваи и вагоны, были более эффективными. Регулярные войска при поддержке стариков и подростков из гитлерюгенда сражались с русскими, используя стрелковое оружие, гранаты, фаустпатроны. Мальчики в солдатской форме, которые погибли, сражаясь за Берлин, казались бы особенно трагическими жертвами, если бы не было так много других. Доротея фон Шваненфлюгель рассказала, как она случайно наткнулась на маленькую несчастную фигурку, «совсем ребенка, одетого в форму на несколько размеров больше, рядом с которым лежала противотанковая граната. Слезы струились у него по лицу, было видно, что он боялся всего и всех. Я очень тихо спросила его, что он тут делает. Он утратил бдительность и доверчиво сказал мне, что ему приказано лежать здесь, пока не покажется советский танк, тогда он должен подбежать к нему, забраться под танк и взорвать гранату. Я спросила, как это можно сделать, но он не знал. На самом деле этот слабый ребенок вряд ли смог бы поднять такую гранату»54. Другая жительница Берлина записала похожую историю:

«Мы видим юных мальчиков, с детским лицом, над которым нависает огромная стальная каска. Страшно слышать их тонкие, детские голоса. Им самое большее 15 лет, их фигуры выглядят такими хрупкими и маленькими в мешковатой солдатской форме. Почему мы настолько потрясены при мысли о том, что детей убивают? Через три или четыре года эти же самые дети кажутся нам совершенно пригодными для того, чтобы стрелять и калечить… До сих пор быть солдатом означало быть мужчиной… Напрасная гибель этих мальчиков, не достигших зрелости, очевидно, противоречит какому-то фундаментальному закону природы, нашему инстинкту, противоречит всему, что необходимо делать для сохранения вида. Некоторые рыбы или насекомые едят свое потомство. Люди не должны так делать. А то, что мы именно так и поступаем, – это верный признак безумия»55.