— Зря вы, госпожа Нэя, отказались зачислить меня в свой штат! — произнесла Лата с нескрываемым укором.

Но об этом-то Нэя и теперь не жалела, представив вечную толкотню Латы рядом с собой как оживший ночной кошмар, в который превратилась бы вольная жизнь их всех. Тогда уж точно пришлось бы Нэе сбежать из кристалла к Рудольфу в подземный город. Ведь Лата недвусмысленно приглядывала себе жильё в обширном здании, намекая на его необжитый простор и на собственные стеснённые жилищные условия. Дом для служащих Администрации из её среднего звена, куда и была впаяна Лата, был тесен и не так впечатляюще красив, как огромное здание на холме, окруженное цветниками и декоративными бассейнами. — Если, — мечтала Лата, — я буду у вас в штате, оставаясь при этом в Администрации, я буду всё содержать в блеске, порядке, а всех ваших служащих в неукоснительной дисциплине. На первом этаже ряд помещений не используется никак, но имеет великолепное оснащение, — свет, вода и прочее, и даже отдельный вход туда можно распечатать. — Это был уже откровенный намёк на собственный её захват чужого жизненного пространства. Она готова была стать Нэиной помощницей, подругой и даже больше. Она жаждала заменить её в качестве хозяйки, у которой сама Нэя была бы в услужении. Этаким замаскированным под подругу творческим двигателем всего. Ведь Лата не умела ни изобретать модели одежды, ни воплощать их в текстиль. Так что выбор-то был невелик. Между Элей и Латой.

— Недовольные на выход! — кричала Лата всем понурившим головы, — воровки и неряхи! Я не потерплю здесь, в нашем городе, такой преступной халатности, если уж ваша милосердная хозяйка не хочет заводить против вас всех уголовного преследования. — Никто на выход не пошёл. Все вынужденно согласились на личный ущерб, поскольку выбирать было не из чего. И даже при таком ущемлении никто не выдал зачинщиков воровства.

Нэя не раз уже жалела о прежней крикливой администраторше, та смотрела во все глаза за всеми, пусть и позволяла себе распускать язык, руки, а также кое-что и утащить из чужого добра. Это был урон терпимый. А теперь, когда куда-то пропала старательность и тщательная бдительность Эли, не было никакой возможности навести порядок в работе и учёт дорогих вещей. Как будто все предчувствовали последние дни своего пребывания тут и торопились урвать, как можно больше. А несколько дней назад возникла шумная перебранка Эли и художницы по тканям, переросшая в драку. Они швырялись всем, что под руку попадалось. Художница — женщина немолодая и деликатная в сравнении с прочими, — едва не огрела Элю по голове кастрюлей, почти пустой, но тяжёлой, оставшейся после обеда. Кастрюлю из рук творческой дамы вырвали другие девушки, бросили на каменный пол, так что посудина прогнулась одним боком. А её надо было возвращать в дом яств, откуда и брали обеды. Заодно досталось и прочей посуде. Скандалисткам было приказано заплатить за урон недешёвому заведению. Питаться кое-как и где попало, никто уже не хотел. Разгневанная художница после этого поставила Нэю перед выбором, — или она или Эля, грозясь уехать в столицу. Нэя ответила ей, что выбирать между ними не будет. Уходя, художница сказала, что Нэю с её чистой душой и драгоценными руками она любит и жалеет, а нечистую и душой, и руками Элю не выносит, как и весь прочий распущенный персонал. Что дама из Администрации права, и что такому сброду, — исключала ли она из состава «сброда» Нэю, понятно уже не было, — не в домах яств питаться, а под окнами побираться. Что Нэя с таким характером и таким людом вокруг скоро разорится, а то и попадёт в тюрьму за долги и чужое воровство. Всё выслушав, Нэя глубоко вдохнула и проводила художницу по росписи на тканях до выхода, а вслед ей всё и выдохнула, забыв о ней и о её росписях. Кому они были и нужны, если Нэе и собственное творчество надоело. Всё большее количество прежних постоянных посетителей отворачивались от дома «Мечта» и обходили его стороной. Необязательность, а иногда и откровенная халтурность в изготовлении дорогих нарядов не могли их ни отвращать. Саму Нэю уловить было практически невозможно. Она и ночевала-то у себя не всегда и не всегда замечала то, что прежние знакомые и любезные люди — её клиентура перестали её приветствовать при встречах и близко к ней не подходят по возможности. Она часто куда-то убредала туманными мыслями, оставаясь по внешней видимости здесь. А самое главное, пропало её ненасытное влечение к Рудольфу, а любовь к нему только усилилась. Она могла бы просто так сидеть рядом с ним, молчать и ничего другого не требовалось. Но ему пока что требовалось то другое, что её перестало увлекать. Она миловалась с ним без страсти, а скучала без него так, будто её душу разрезали наполовину, самую живую оставили у него, а ей самой отдали полусонную её часть. Возникла неодолимая потребность всегда быть рядом с ним, неотрывно, что было немыслимо. Это и рождало, не тоску, а некую заторможенность, снижение былой активности, погружение в себя.

Сам холм со зданием-кристаллом на нём становился неким отшибом от остального города. Сюда днями никто не приходил, исключая тех, кто продолжали на холме в здании жить, как им хотелось и не возбранялось, и работать, спустя рукава. Вокруг самого холма с его цветниками, бассейном и зарослями давно была построена ажурная ограда с запирающейся на ночь калиткой. Это было устроено по просьбе Нэи для того, чтобы отвадить тех, кто прокрадывался сюда прежде в желании словить хорошенькую девчонку. Сами девушки, если имели в том надобность, покидали свою территорию без препятствий. Администрация копила грозовой заряд на неизбежный день гнева, вот-вот грозящий наступить для порочных бездельниц. Для этого было необходимо или полное прекращение работы, или отбытие куда-то за пределы ЦЭССЭИ самой Нэи. Но работа как-то теплилась, кто-то продолжал сюда бродить, привлечённый сбросом прежней дороговизны, редкими вспышками творчества капризной и очень талантливой, как её ни ругай, главной модельерши, да просто любопытством и желанием женщин и девушек сунуть свой нос туда, где переливаются в витринах ткани и платья на всякий вкус.

Нэя прислушалась к тому, что происходило внутри неё. Что было не так вокруг? В прорезях темнеющей листвы ярким и пронзающим, необъяснимо — синим всполохом осветилось оранжевое закатное небо. Само светило было уже скрыто где-то ниже. А две синие искры, застряв среди чёрных ветвей, вглядывались в неё как вопрошающие и недобро-загадочные глаза Хагора. Она попятилась назад. Из глубин лесопарка пёрла