— Но ведь после того, как его арестовали, и особенно после того, как он принял крещение, он резко изменился. По крайней мере в настоящее время он производит впечатление человека мягкосердечного, склонного к размышлениям. Я не обнаружил в нём никаких признаков патологической «бесчувственности».

— Ещё бы, это ведь прожжённый негодяй. С таким высокоразвитым интеллектом, как у него, ничего не стоит скрывать собственную бесчувственность. Он прекрасный актёр. Да и жизнь в условиях изоляции, то есть жизнь, в которой мало что меняется, всячески этому способствует. К тому же он ведь мнит себя христианином…

— Однако… — начал было Тикаки, но выражение лица Абукавы заставило его замолчать.

— Тикаки-кун, профессор устал, давайте на этом поставим точку. Он ведь как раз читал мою статью, написанную по-немецки. Нет, разумеется, всё, что ты говорил, чрезвычайно интересно… А о докладе насчёт Ганзера — неплохая идея. Как вы думаете, сэнсэй, может, Тикаки ещё и статейку написать «Об одном случае ганзеровского синдрома у приговорённого к смертной казни»?

— Конечно, пусть обязательно напишет. — И Аихара снова погрузился в лежащую перед ним рукопись. Воспользовавшись этим, Тикаки откланялся.

Приёмная была пуста. На столе лежала синяя замшевая сумочка с расстёгнутой застёжкой. Внезапно ему ужасно захотелось посмотреть, что внутри. Тут же отбросив эту мысль как совершенно нелепую, он вдохнул витающий вокруг слабый женский аромат. Наверное, Тидзуру вышла, чтобы подготовить зал для семинара. До начала остаётся ещё минут двадцать. Он вспомнил, что доцент Офуруба просил его зайти.

Из кабинета доцента доносился раскатистый смех, когда же он постучал, раздалось такое громкое «Войдите!», что задребезжали стёкла. Все стены кабинета были заняты книжными стеллажами, он напоминал букинистическую лавку. Книги, не поместившиеся на стеллажах, громоздились всюду: на столе, на металлических ящиках, на полу. Кое-как примостившись среди наезжающих друг на друга вещей — холодильника, шкафчика для посуды, электрической пишущей машинки, калькулятора, Офуруба разговаривал по телефону. Увидев Тикаки, он прикрыл рукой трубку:

— Явился, наконец. Подожди, сейчас договорю. — И кивнул в сторону стоящей на холодильнике кофеварки. — Кофе готов. Правда, может, он уже выдохся, ты ведь изрядно опоздал. Возьми чашку и угощайся. Сахар… Ах да, ты пьёшь без сахара… Давай, действуй.

Тикаки, не присаживаясь, налил себе кофе. Офуруба, похохатывая, болтал по телефону. Подойдя к стеллажам, Тикаки пробежался взглядом по корешкам иностранных изданий. Как ни странно, книги были тщательно подобраны по авторам и расставлены в алфавитном порядке. Кабинет одновременно служил библиотекой для кафедры криминологии. Быстро отыскав букву L, Тикаки вытащил сочинение Лоуса «LIFE AND DEATH IN SING-SING». Красные буквы по чёрному фону. На обратной стороне обложки надпись: «дар Аихары Сёити». На титульном листе фотография тюрьмы Синг-Синг с высоты птичьего полёта, стрелкой отмечено помещение, предназначенное для казней. От него к камерам ведёт коридор с глухими стенами, можно разглядеть также четыре маленькие изолированные спортплощадки, очевидно, тоже для смертников. Тикаки ещё не видел помещения для казней, недавно сооружённого в тюрьме К., но в конце прошлого года ему пришлось сопровождать заключённого, переведённого в район Тохоку, в тюрьму С., и он видел тамошнее помещение для казни. Совсем не то, что в тюрьме Синг-Синг, — заурядная одноэтажная деревянная постройка, весьма неказистая, если бы не табличка: «Место казни», её можно было бы принять за склад. Толкнув плохо поддающуюся дверь, Тикаки оказался в комнатке с бетонным покрытием, похожей на прозекторскую, это была молельня, в которой приговорённый к смерти проводит последние минуты своей жизни. Его усаживают перед дешёвым ритуальным столиком, на котором стоит грубая деревянная статуя Будды, и читают отрывки из сутр. Потом по знаку начальника тюрьмы ему завязывают глаза, двое конвоиров, подойдя с двух сторон, поднимают его с места. Открывается белая шторка, за ней обнаруживается просторная и светлая — окна с трёх сторон — комната. Обстановка более чем скудная — блок, с которого свисает пеньковая верёвка, четырёхугольный эшафот и рукоятка. Приговорённого ставят на эшафот, причём сам он об этом и не подозревает — чёрная металлическая плита эшафота находится на одном уровне с полом. На шею приговорённого сзади незаметно, можно даже сказать любовно, накидывают верёвочную петлю, в следующий миг опытные руки затягивают её, тянут на себя рукоятку, эшафот резко идёт вниз, вытянувшееся в струнку тело проваливается — всё это почти одновременно. Чтение сутры прерывается словами: «Простите, я лишь выполнил свой долг»… В наступившей тишине подрагивает туго натянутая белая верёвка. Тикаки спустился по лестнице в подвальное помещение, в крошечную бетонную каморку. Слабые предсмертные конвульсии казнённого. Тусклая электрическая лампочка высвечивает багровое лицо. По подбородку молочной ниткой стекает рвотная масса. Скоро краснота щёк уступает место бледности, тело перестаёт двигаться, наступает смерть. Вот и всё, для чего предназначено это убогое приспособление, которое зовётся местом для казни… Тикаки закрыл книгу с чёрной обложкой. Офуруба, закончив разговаривать по телефону, повернулся к нему.

— Присаживайся. Возьми складной стул. Вон там есть небольшое свободное пространство. Вот и прекрасно. Кстати, прости за неожиданный вопрос, у вас там в тюрьме есть, кажется, заключённый по имени Такэо Кусумото? Тебе с ним не приходилось встречаться? Что с тобой, почему ты смеёшься? Что такого смешного я сказал?

Тикаки, справившись со смехом, объяснил:

— Я только что разговаривал об этом Кусумото с профессором Аихарой. Позволил себе усомниться в результатах его экспертизы, у нас даже завязалось что-то вроде научного спора, в результате наш профессор меня выставил.

— Да ну? Хорошенькое дело. Я ведь только что тоже схлестнулся со стариканом по поводу одного диагноза. А у тебя какие к нему претензии?

— Я считаю, что у Кусумото нет никакой психической анестезии, он совершенно нормальный человек.

— Нормальный? — протянул Офуруба, сунув в рот трубку. — Может, и так… Ты хочешь сказать, что в его поведении нет никаких странностей?

— Я вчера впервые его осматривал, поэтому ничего определённого сказать пока не могу. Он жаловался на ощущение проваливания. Странное ощущение, будто тело уходит куда-то вниз, как бывает при головокружении. Думаю, это одна из разновидностей тюремного психоза.

— И это всё? Никаких других симптомов, которые позволили бы предположить у него шизофрению? Никаких слуховых галлюцинаций, мании преследования, деперсонализации?

— Все эти симптомы у него отсутствуют, — решительно сказал Тикаки, глядя на Офурубу, окружённого облачком табачного дыма.

— Вот оно что… Ну да ладно. Видишь ли, у меня есть предположение, что у этого Кусумото вялотекущая шизофрения. Сегодня я выступаю с докладом на тему «Убийства с невыраженным мотивом, совершённые больными, страдающими шизофренией в начальной стадии» и в развитие своей идеи как раз собираюсь привести пример с Кусумото. Самого Кусумото я никогда не видел, а диагноз поставил на основании материалов экспертизы, проведённой стариком Аихарой.