Рапсодия потянулась к нему.

— Сэм…

— Его слова — сама истина, — ответил нежный голос Ллаурона. — Я более не имею никаких прав. Но я просто жду твоего прощения.

— Сэм, почему бы тебе не спросить у Акмеда и Грунтора, не нужна ли им помощь, чтобы разобраться с этой чудовищной толпой? — мягко предложила Рапсодия. — Я могу сама о себе позаботиться. Пожалуйста, иди.

Гвидион с сомнением посмотрел на нее, все понял и с недовольным видом ушел.

— Он все еще разгневан и страдает, — вздохнул Ллаурон; казалось, источником его голоса являются земля и воздух одновременно. — Надеюсь, ты поможешь ему справиться с яростью, моя дорогая.

— Я не уверена, что это следует делать, — вскинулась она. — Быть может, нам обоим лучше все помнить.

Из земли послышался низкий смех.

— Возможно, ты так действительно думаешь, Рапсодия, но ты ошибаешься. Ты недостаточно злопамятна. Боюсь, тебе и без того хватает дурных впечатлений. А если учесть продолжительность твоей жизни, тебе придется носить в себе слишком много боли. К тому же ты не из тех, кто долго держит камень за пазухой.

— Ну, если я забуду, почему не хочу с тобой говорить, то всегда смогу вспомнить этот день: Анборна, который, спасая меня, превратился в калеку, Стивена, отдавшего жизнь за то, чтобы намерьены сумели выбраться из Чаши. И ужасы, которые наслала на нас Энвин, пожалуй, я не забуду. Время покажет, способна ли я носить камень за пазухой.

— Но почему ты так на меня сердита? — В голосе, принесенном ветром, слышалось искреннее недоумение. — Что я такого сделал?

Рапсодия раздраженно отмахнулась от ветра.

— Где ты был? Почему не помог? Ты мог спасти жизнь многим, а ведь речь шла о намерьенах, которых ты любил. Почему ты сам не расправился с Энвин? Ты ведь мог.

— Она была моей матерью, Рапсодия.

— Гвидион твой сын. Анборн брат. Стивен был твоим другом. И это твой народ. По-моему, вполне уважительные причины, чтобы поднять руку на мать.

— У Гвидиона есть ты. Многие считают Анборна своим другом. Стивен, да благословит его Создатель, был любим женщиной и двумя чудесными детьми, а также всеми, кто его знал. Намерьены связаны между собой нерасторжимыми узами, что придает смысл их жизни. А у Энвин остался лишь я. — Теплый ветер погладил ее волосы. — Надеюсь, придет день, когда ты меня поймешь и простишь. И еще я надеюсь увидеть внуков. Ты ведь не откажешь мне в этом?

— Сомневаюсь, что я когда-нибудь пойму мотивы твоих поступков, но не в моих силах что-либо тебе запрещать, Ллаурон, — ответила Рапсодия. — Теперь ты живешь в своем собственном мире. И однажды, если у нас будут дети и если они захотят тебя увидеть, никто не станет им мешать. — Потом ее зеленые глаза потемнели. — Но только в том случае, если ты больше не попытаешься вмешиваться в нашу жизнь.

— Наши миры настолько далеки друг от друга, что едва ли я смогу вмешиваться в ваши дела.

— Будем надеяться.

— Рапсодия, я должен попросить тебя кое-что запомнить, — принес ветер звучный голос Ллаурона.

Она посмотрела на намерьенов, разбившихся на небольшие группы и что-то оживленно обсуждавших.

— Да?

— Уж не знаю, понимаешь ты или нет, но все, что вызывает у тебя такую ненависть в отношении меня, однажды еще повторится.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю о том, — раздался голос дракона, — что ты выходишь замуж за мужчину, который тоже дракон, и настанет день, когда ему придется сделать выбор. И если его человеческая сторона победит, ты станешь вдовой и узнаешь боль, пережитую мной. А если он выберет мой путь, ну, тогда у тебя будет окно, куда вы сможете оба шагнуть. У меня и в мыслях не было посягать на твое счастье, моя дорогая, но таковы законы нашей семьи. Просто я не хочу, чтобы ты однажды проснулась и почувствовала себя обманутой.

Боль сжала горло Рапсодии. Она поняла, что Ллаурон говорит правду. Вот только не знала зачем. То ли Ллаурон предупреждал ее о предстоящих трудностях, то ли рассчитывал отговорить от свадьбы с сыном.

Она вновь посмотрела вниз, на дно Чаши, где Гвидион утешал детей Стивена Наварна и Розеллу.

— Прощай, Ллаурон. — Она встала и подобрала юбки. — Полагаю, мы встретимся на свадьбе, во всяком случае я буду ощущать твое присутствие.

Она спустилась вниз и поспешила туда, где ее ждал муж.

В главном зале Тириана, на вершине Томингоролло, под аккомпанемент веселых звуков труб торжественная процессия несла свадебный дар, чтобы поместить его на пьедестале рядом с диадемой. Дар был с подобающим благоговением выставлен для всеобщего обозрения.

Из множества богатых подарков, представленных на суд королевы лиринов, имелись сокровища огромной ценности от королей и герцогов, мечтавших получить ее руку. Однако она выбрала простой свиток, перевязанный черной бархатной лентой. Он был запечатан необычной тринадцатиугольной медной печатью — говорили, что во всем мире их осталось лишь две.

Ходили слухи, что в свитке записана удивительная песня. А поскольку сама королева являлась непревзойденным музыкантом, все верили, что песня должна быть волшебно прекрасной, если она выбрала именно этот дар. Свиток лежал на блюде, на котором было выгравировано имя: Гвидион из Маносса, Король намерьенов.

Во время этой церемонии королева, в соответствии с обычаем, отсутствовала. Во всяком случае, ее никто не заметил, поскольку она лежала на полу балкона Главного зала и из-под туманного плаща вместе с Гвидионом наблюдала за происходящим. Им обоим лишь с огромным трудом удалось удержаться от идиотского смеха, когда она продемонстрировала выбранный ею дар Риалу, после чего ей пришлось убежать из его кабинета, чтобы не нарушить торжественности момента.

Песня была даром только для невесты. Гвидион грозился, что там будет записан один из любимых маршей Грунтора. Но, развернув свиток, Рапсодия обнаружила, что ее уроки не пропали даром: на тщательно разграфленном пергаменте были без единой ошибки начертаны ноты, из которых складывалась фраза: «Эмили и Сэм навсегда».

Букет зимних цветов, который он преподнес вместе со свитком, напомнил ей об Элизиуме. День за днем цветы понемногу раскрывались, причем каждый следующий лепесток был красивее предыдущего. Букет заморозила магия, остановившая процесс цветения. Настоящее чудо, но королева не пожелала его ни с кем делить.

«Еще одно доказательство моего эгоизма», — сказала она своему избраннику, но тот в ответ лишь улыбнулся.

— И кто же свершит обряд нашего бракосочетания? — спросила Рапсодия у Гвидиона во время их прогулки по садам Томингоролло. — Ты Главный жрец и Патриарх, в религиозной иерархии нет никого выше.

Гвидион улыбнулся.

— Ты слегка отстала от жизни, — ответил он, поцеловав ей руку. — Пока ты отказывалась со мной встречаться, мне пришлось придумать себе занятие, которое бы не дало мне сойти с ума, вот я и позаботился о том, чтобы передать эти полномочия другим.