Наша прекрасная Светлана была исключительно гостеприимна, но мне все равно показалось, что необходимо выехать в какое- то общественное место, чтобы закончить вечер там. И по моему выбору мы поехали во французское кафе “Фигаро” в Гринвич-Виллидж – центр нью-йоркской богемной жизни. Там можно было ночью съесть луковый суп и выпить рюмку кальвадоса. А после мы бродили по ночному Нью-Йорку и бесконечно говорили о событиях, накопившихся за это время.

На следующий день, когда мы встретились в мастерской Эрнста Неизвестного, к нашей компании добавился мой двоюродный брат Азарий.

Мы не расстались и на следующий день, когда у Андрея Битова и Олега Чухонцева планировалось выступление в католической церкви буквально рядом с домом Светланы Харрис. К нашему маленькому сообществу примкнул Наум Коржавин, специально приехавший из Бостона, а также мои друзья-художники Лева и Юра, Кирилл Дорон и мой школьный товарищ Юра Элисман.

Перед выступлением Битова и Чухонцева в доме царило радостное возбуждение. Мы поднимали тосты за встречу, и потом все отправились на литературный вечер в церковь, куда набилось очень много русских.

Володя Войнович так вспоминает об этом:

Единственная неточность: у Володи сказано “в русской церкви”, а она была католическая.

Вечер прошел с большим успехом. Расставаться не хотелось, и опять мы бродили по барам ночного Нью-Йорка, не в силах наговориться после долгого перерыва.

По сути дела, в то время, в начале перестройки, существовали “две правды”.

Правда Володи и русских эмигрантов заключалась в том, что в течение всей жизни они подвергались гонениям со стороны советской власти, одним словом – натерпелись! Володя Войнович верил в то, что перемены наступят, и много раз предсказывал это, когда никто еще не верил. Но в 1987 году он ждал большего…

Психология людей, к которым я могу отнести себя и Беллу, складывалась из надежды на перемены именно здесь, в России. Все мы много пережили, оставаясь в стране, начиная с посадок людей в сталинскую эпоху и продолжая преследованиями, длившимися всю нашу жизнь. И вдруг повеяло чем-то новым. В обиход нашей жизни входило неправдоподобное слово “гласность”! И вот, поверив в эти изменения, мы прикладывали все силы в поддержку новаций.

За переменами, которые происходили в нашей стране, не могли угнаться ни диссиденты, оказавшиеся на Западе, ни правительства этих стран. Мы с Беллой всегда опережали случавшиеся события по одной простой причине: мы верили нашим друзьям, таким как Аксенов или Владимов. Мы верили своим предчувствиям, которые нас никогда не подводили, и те встречи, которые могли показаться невероятными, неожиданно происходили, и мы испытывали торжество веры в высшую справедливость.

После нашего общения в Нью-Йорке весной 1987-го следующая встреча произошла вскоре в этом же году в Мюнхене, куда мы с Беллой выехали с группой писателей-“перестройщиков” по приглашению Баварской академии изящных искусств. Состав писателей, входящих в группу, получился довольно пестрый, хотя был предложен самим Войновичем. Гостями Академии оказались Андрей Битов, Андрей Вознесенский с Зоей Богуславской, Анатолий Приставкин и мы с Беллой.

В первый же день в Мюнхене, в гостинице, Белле стало плохо, и я с большим трудом положил ее в больницу. Ночью, не зная немецкого языка, я вызывал врача. Когда он появился, то мы связались с Ирой Войнович, переводившей доктору по телефону рассказ Беллы о симптомах.

По совету доктора я на машине отвез Беллу в клинику, где в приемном отделении долго выясняли, кто будет платить за лечение. Ира снова по телефону связалась с Хорстом Бинеком, заведующим отделением литературы Баварской академии, который тут же перезвонил в клинику и заверил администрацию, что Белла подлежит страховке со стороны Академии.

Мне было интересно наблюдать немецкую специфику организации медицинского обслуживания в Мюнхене. Старинное здание, кафельные полы, деревянные резные панели и всюду большие кадки с диковинными растениями. Вся окружающая обстановка, являвшая собой торжество давно устоявшейся добротной жизни, действовала успокоительно.

На следующий день, навестив Беллу, я стал свидетелем тончайших знаков внимания со стороны персонала больницы. И Белла, почувствовавшая себе лучше, рассказала смешную историю, которая подтвердила мои наблюдения.

Утром Рая Орлова и Копелев навестили Беллу в больнице. Лев Зиновьевич пользовался в Германии большим уважением. Его высокий рост, окладистая борода, блестящее знание немецкого языка поражали окружающих и делали его чрезвычайно популярным среди немцев. На улицах все прохожие здоровались с ним. Его узнаваемости способствовало длительное пребывание на телевизионном экране, где он подолгу беседовал с Генрихом Бёллем об укреплении духовных связей между Россией и Германией. Поэтому его незамедлительный визит к Белле произвел на медперсонал большое впечатление.

Рая и Лева принесли в подарок Белле орхидею. Когда после этого медсестра, ухаживавшая за Беллой, спросила ее о том, какой сорт йогурта она предпочитает, Белла, не поняв ее, стала усиленно расхваливать цветок орхидеи. Немецкая девушка тоже не поняла, о чем говорится, и решила, что речь идет о “йогурте из орхидеи”. Среди медперсонала сразу же возникла паника: где достать “йогурт из орхидеи”?! “И чего только не придумают эти русские!..” Прибежал даже главный повар больничного отделения с извинениями, что в данный момент он затрудняется найти такой йогурт. Беллу восхищало то, что немцы так тщательно старались выполнить любое пожелание больной. Она потом многократно повторяла эту историю – во славу немецкого персонала и его чуткости. К слову сказать, тогда в Москве никто даже не слыхал о таком продукте, как йогурт.

Пока Белла после выписки приходила в себя у Войновичей, Володя посвятил ей шуточный стишок:

Пока Белла находилась в больнице, вечера у меня оказывались свободными, и я проводил их с Володей Войновичем, как правило, выпивая несколько кружек пива в различных питейных заведениях. В Мюнхене существует культ питья пива. Любопытно, что внутри баров существуют огороженные территории, где собираются завсегдатаи, которые накачивают пиво сами для себя за отдельной стойкой. Они сами делают пометки о количестве выпитого на специальных листках и сами перед уходом расплачиваются и моют кружки.