позволили мне почувствовать изгибы и компас мира за пределами моей темнеющей Империи. Увы, мир в целом тоже быстро темнеет. Но посмотрите, что вышло из темноты. — Он развел руками. — Вы, друзья, были моими свечами и моей надеждой. Союзниками, о которых я и не мечтал, союзниками, которых, я знаю, я больше никогда не увижу.

— Некоторые из нас еще могут вернуться в вашу страну, Олик Ипандракон, — сказал Рамачни, — если тьма рассеется и мир обновится.

— Мы все равно будем сражаться с тьмой вместе, даже если расстанемся, — сказал Киришган.

— Да, брат, будем, — сказал Нолсиндар. — Ибо точно так же, как я сбила Макадру с пути в горах, так и сейчас мы будем искать ее и снова одурачим. Когда она заметит нас, мы, похоже, запаникуем и побежим с подветренной стороны. Она никогда не догонит нас, но вполне может пуститься в погоню.

— А теперь прощайте, и счастливого пути, — сказал принц. — Встретимся ли мы в этой жизни или в следующей, вы навсегда останетесь в моем сердце.

Они столпились возле него со словами похвалы, уже не сдерживая слезы. Затем принц спустился по складному трапу и скрылся из виду. За ним последовало большинство масалымских добровольцев, в то время как люди подбадривали их и пели, а закаленные как кремень старые моряки заикались и плакали. Некоторые действительно удерживали длому силой, пожимая им руки и угощая бренди, обмениваясь шляпами, кольцами и безделушками. Были раскрыты секреты и испрошены прощения. Непрошеные признания посыпались на сбитых с толку длому, и люди все еще говорили. Они никогда не понимали длому или совсем перестали их бояться[16], но две расы сражались и умирали вместе, и теперь это закончилось.

Следующей попрощалась Нолсиндар, и выжившие участники экспедиции вглубь страны с трудом подыскивали слова для своей благодарности. Когда подошла его очередь, Пазел пожалел, что не может рассказать об Уларамите, о любви, которая наполнила его там и заставила почувствовать себя на фут выше, на столетие старше и способным противостоять любым ужасам из Ям. Он ничего этого не сказал: защитное заклинание сковало его язык. Страдая, он смотрел на эту великую женщину-селка, и что-то в улыбке Нолсиндар подсказало ему, что она знала.

Когда она спустилась по трапу, Пазел повернулся к Болуту.

— Вы так много сделали для нас, — сказал он. — Вы спасли мне жизнь на бушприте в тот день, когда Арунис оставил меня падать в море. Более того, вы спасли нас всех от отчаяния, рассказав историю Бали Адро.

Болуту рассмеялся:

— Даже несмотря на то, что она оказалась устаревшей.

— Да, — сказала Таша, — несмотря на это.

Рядом с ней рот Нипса застыл в воинственном выражении. Пазелу потребовалось мгновение, чтобы понять, что Нипс борется со слезами.

— Питфайр, мистер Болуту, — сказал Нипс, — вы сражаетесь с этими ублюдками дольше, чем кто-либо из нас, за исключением Рамачни. А вы... вы потеряли всех, так?

— Я потерял свой мир, парень, весь свой мир. — Болуту на мгновение закрыл глаза, затем улыбнулся и открыл их. — Но я приобрел новый, как раз во время. Только за этот год я начал понимать, как много он значит для меня. Человеческое общество, человеческая еда, дурно пахнущие улицы Этерхорда, музыка арквали, отщепенцы империи, которые приняли меня как одного из своих. Теперь это мой мир, и я намерен его сохранить. Вот почему я остаюсь на «Чатранде».

Его друзья закричали от радости и удивления.

— Но вы будете единственным треклятым длому в Арквале! — сказал Пазел. — Они подумают, что вы чудовище. Или вы попытаетесь снова стать человеком?

— Никогда! — сказал Болуту. — Но, я полагаю, вы подтвердите, что я не являюсь чудовищем. Ежедневно, при необходимости.

— Они будут преследовать вас, — сказал Нипс. — Даже самые приятные из них.

Болуту кивнул:

— Давайте надеяться, что мир выживет, чтобы причинить мне такие незначительные страдания.

Фегин свистнул дважды.

— Время, джентльмены! — сказал Фиффенгурт. — Спускайтесь на корабль, на котором вы собираетесь плыть, и побыстрее.

К поручням правого борта бросилась огромная толпа. Последний из масалымских добровольцев спустился вниз под крики Храни вас Рин! и Бакру нежно доставит вас домой! Все матросы-арквали были сломлены горем, ругались и повисали друг на друге, ревя, как телята: «Мы их не забудем! Никогда! Кто сказал, что мы забудем, черт бы побрал этого ублюдка? Мы любим эти старые вонючие рыбьи глаза!» Прошло совсем немного времени, прежде чем какой-то Плапп замахнулся на Бернскоува, или, возможно, наоборот, и вскоре дюжина мужчин пустила в ход кулаки. Капитан Фиффенгурт бушевал, впервые выглядя похожим на своего предшественника. Фегин безрезультатно дул в свисток; собаки выли, а мистер Болуту сидел на пятигаллонном ведре и смеялся. Но Пазел стоял неподвижно, чувствуя озноб, который не имел ничего общего с ночным ветерком. Киришган еще не ушел. Он стоял у складного трапа, безразличный к хаосу, наблюдая, как «Обещание» уносится прочь под призрачными парусами.

Будь ты проклят, Киришган! Ты что, пытаешься покончить с собой?

Более хладнокровные головы растащили драчунов в стороны, и на верхнюю палубу вернулось некое подобие порядка. «Обещание» исчезло за южным горизонтом. Затем Киришган обратил свои сапфировые глаза на Пазела. Ни один из них не шевелился.

— Почему? — спросил Пазел.

Киришган сложил руки на перилах.

— Мой путь стал для меня загадкой, — сказал он. — У меня не было цели, а это страшно для любого существа, молодого или старого. Туман начал рассеиваться только тогда, когда ты оказался в Васпархавене. Истории, которые ты рассказывал мне о Севере в ту ночь за чаем, до сих пор эхом отдаются в моей голове. Арквал, Мзитрин, Бескоронные Государства: они совсем забыли о селках. Бо́льшая часть Алифроса больше не знает о нашем существовании. Я должен это изменить. Я должен разыскать своих братьев и найти для них способ еще раз обратиться к народам Севера. Или, если я не смогу найти их — если все они мертвы или ушли, — я должен в одиночку сделать все, что в моих силах. Во всяком случае, я могу напомнить вашему народу, что история Алифроса длиннее, чем история человечества.

— Просто показав свое лицо.

— Поступая так, как поступил ты, — сказал Киришган. — Рассказывая истории.

— Вы оба чокнутые, ты и Болуту, — сказал Пазел. — Ты что, забыл, какие мы? Они