– Значит, операция продолжается?

– Так точно, – кивнул Боцман. – Но пару-тройку дней выждем, пусть агенты Моссада успокоятся и высунут носы из норок.

– Отл, – улыбнулся я. – Вот что, давайте не будем выделяться. Я бы купил женские туфли, только цвета «кофе с молоком».

– Есть «Маноло Бланик», – оживился агент «Боцман».

– Отл!

Размер мамин я знал наизусть, так что агенту осталось лишь смотаться к замызганному «Запорожцу» и принести товар. Себе я взял любимые «Саламандры», отцу – мягкие японские «Чори», а Настеньке – сабо. Обул всех!

– До встречи! – я произнес прощальную фразу, перебрав с сиплостью и слишком походя на Хмыря из «Джентльменов удачи».

– Привет «Росите»! – отозвался Боцман.

Вспомнив, наконец, зачем ехал в Бугаёвку, я продолжил шопинг, прикупив объемистую сумку с надписью «Sport» и сложив туда коробки с обувью.

Юркие молодые люди реяли повсюду, и я решил не дожидаться, пока меня самого не спросят. Подошел к первому же типчику, длинноволосому, в джинсовом костюмчике, и задал вопрос:

– Штаны есть?

– Джинса? – снисходительно спросил типчик.

– Трузера. Черные или темно-синие. Фирма[24] чтоб.

– Ну-у… Завалялось кое-что. Глянешь?

– Гляну.

Джинсовый парень неторопливо направился к стоявшему в сторонке «Жигулю», в салоне которого желтели два больших картонных ящика. В салон типчик, однако, не полез, открыл багажник.

– Гляди. «Кельвин Кляйн», «Унгаро», «Бриони»…

Я выбрал прозрачный пакет с брюками «Унгаро». Достал их, приложил к себе.

– Фирма подходит, но великоваты.

– Шестьдесят рэ, – предостерег типчик.

– Я понял.

Похоже, prêt-à-porter тут не особо котировалось. Что ж, тем лучше – сэкономлю чуток.

– Найдешь мой размер – возьму, – простимулировал я джинсового.

– Поищем…

Пошушукавшись с партнерами по бизнесу, фарцовщик отошел в переулок, но вскоре вернулся с кожаным портфелем. Открыв его, вытащил темно-синие «Унгаро».

– Только это не клеш, – предупредил он.

– Не люблю клеш… – придирчиво проверив товар, я сказал: – Сойдет. Беру.

Передав типчику шесть десяток, сунул «трузера» в сумку. Туда же вскоре отправилась черная водолазка. Пиджак у меня есть, висит дома в шкафу – темно-синий вельвет. Так что будет в чем ходить. Школьный дресс-код.

Прикупив еще «треники» и «олимпийку», а также кое-что ко дню рождения, я бодрым шагом отправился на автобусную остановку. Никто за мной не следил и вдалеке не реял.

Как всегда нежданно-негаданно показался милицейский «уазик». Вывернув на улицу, он остановился прямо посреди дороги. Наружу вылезли двое в форме и кто-то в штатском.

Я счел за лучшее просочиться за ворота кладбища и дойти до калитки на углу, чтобы не маячить в поле зрения блюстителей порядка. А нарвался на нарушителей оного.

Покидая пышные заросли сирени, вынырнула стайка местных пацанов, из тех, что на подхвате у фарцовщиков. Самому младшему я дал бы лет тринадцать, а двое вожаков были явно старше меня.

– Ты кудой? – спросил один из них, высокий, скуластый, с копной выгоревших на солнце волос. Крепкие кулаки со сбитыми костяшками он держал на виду, как оружие, засунув большие пальцы в карманы истрепанных штанов.

– Тудой, – буркнул я.

– Чужие тут не ходят, – пробасил второй из старших, плотный и какой-то кособокий.

– Слушайте, пацаны, – начал я нетерпеливо, – «махаться» не хочу, а «вести мирные переговоры» нет ни времени, ни желания…

– Чего-чего? – вылупился кособокий.

Я внимательно посмотрел на него.

– У тебя, по-моему, сколиоз, – выдал я диагноз. – Искривление позвоночника.

– Щас у тебя будет искривление морды!

Я еще плоховато восстановился, да и покупки мешали «переключиться» на сверхскорость, поэтому решился на эксперимент – оставил почти весь организм, так сказать, в обычном режиме, а убыстрил лишь свободную правую руку – левой я держал сумку.

Ударил не кулаком, а пяткой ладони – в грудь кособокому.

Получилось! Мощный толчок выбил у сколиозника воздух из легких, и он, выдохнув «Х-ха!», улетел в кусты сирени.

Высокий очень удивился, но заступаться за товарища не стал – благоразумно отступил в сторону. И вся остальная шантрапа, помельче, скопировала его движение, как живые отражения в зеркале.

Юные друзья спекулянтов.

Я молча прошел мимо, ожидая неприятностей, но не дождался. Выскользнув через калитку, без приключений добрался до остановки. Главное, коробки с обувью не пострадали! А я, наконец, разобрал, что за «фирму» выбрал для Насти – «Поллини».

Италия, наверное. Начинался долгий тренд платформ – это будет неизящно, но модницам разве втолкуешь?

«ЛиАЗ» подошел почти пустой, так что я занял все сиденье. Трафаретная надпись между запыленных окон немо взывала: «Лучший контролер – совесть пассажира», поэтому я честно бросил в кассу медный пятачок и открутил себе билет.

Поудобнее уложив сумку рядом на сиденье, я ощутил злую досаду. Ч-черт! Неужели это так сложно – нашить нормальной обуви, нормальной одежды? В СССР делают лучшие в мире самолеты, ракеты и танки, так неужели не справятся с сапожками на молнии? С теми самыми сапожками, которые впервые пошили у нас! Я медленно выдохнул, советуя себе не ерепениться.

Плановая экономика – это мощно, она управляема и способна исполнить любой проект. При Сталине никто не совершенствовал наше народное хозяйство, не до того было. Сначала индустриализация, без которой мы не выиграли бы войну, потом всем миром восстанавливали порушенное, а чуть позже один лысый… мнэ-э… ну, скажем, пень загубил даже то хорошее, что было.

Косыгин вроде как пытался рыночные формы ввести, но их сильно урезали. Тем не менее «косыгинскую» пятилетку 1965–1970 годов не зря прозвали «золотой». Но!

Не все так просто.

С далеких 30-х годов в планировании зрели очень и очень серьезные проблемы. Хорошо было при Ленине! Тогда жесткий план распространялся всего на двадцать важных продуктов. К 1953 году их число выросло в триста раз, а к 1990-му – в миллион! Никакие Госплан с Госснабом не могли справиться с этим колоссальным валом. Насытить планирование мощными ЭВМ? Да, это поможет вести учет и спускать директивы. А что делать с директорами, которые скрывали от начальства реальные возможности своих предприятий? Все скрывали! Поголовно! Занижали мощности на пятьдесят, а то и на семьдесят процентов! На Колыму их? Или сразу «10 лет без права переписки»?