«Мы знаем, что тут дело в особенностях их гнездового поведения», — ответил мне Шон на вопрос о том, почему галиктиды предрасположены к общественному образу жизни. «Они стремятся завладеть выгодными гнездовыми участками, которые расположены в разных местах, и количество их ограничено, — пояснил он. — Это и заставляет пчел жить совместно. Поэтому они вынуждены уметь ладить друг с другом». Хотя такой вид совместного проживания важен для пчел, он вовсе не обязательно приведет к общественному образу жизни: в конце концов пчелы-каменщицы (осмии) Брайана Гриффина живут бок о бок в гнездовых блоках, но при этом мало взаимодействуют друг с другом. Возможно, гораздо важнее не то, что происходит между неродственными самками, а взаимодействие между дочерьми одной самки. Что может заставить их хотя бы в некоторых случаях не расселяться с целью размножения, а оставаться и заботиться о гнезде? Шон сказал, что истоки такого поведения неясны, но при этом указал на систему репродуктивных связей, идентичную таковой у ос и муравьев, как на наиболее правдоподобное объяснение. Поскольку самцы выводятся из неоплодотворенных яиц, они передают своему потомству неполный набор признаков, делая всех сестер в гнезде еще более близкими родственницами. Тогда с генетической точки зрения альтруизм становится более выгодным: помогая матери или сестрам, вы в любом случае содействуете тому, что бóльшая часть ваших генов передастся следующему поколению, даже если сами вы лишились возможностей для размножения.

«Общественный образ жизни у этих пчел, похоже, то укрепляется, то гаснет», — сказал позже Шон, указав на то, как 20 млн лет назад в двух или трех отдельных случаях возникла такая форма поведения и распространилась в двух крупнейших родах семейства. Но впоследствии различные потомки утрачивали ее, по меньшей мере 12 раз, вновь возвращаясь к одиночному существованию. У других насекомых, таких как муравьи и термиты, все обстоит совершенно иначе: однажды развившись, эусоциальное поведение закрепилось. В одной из своих ключевых работ по данной теме Шон с соавторами предполагают, что пчелы-галиктиды попросту новички в этой «социальной игре», поэтому особенности их поведения еще не сформировались (20 млн лет — это совсем немного с точки зрения эволюции). «Но, с другой стороны, быть может, мы пока чего-то не знаем», — задумчиво произнес он, и его глаза засветились. Наблюдая за тем, как Шон размышляет, я понял, что ему свойственна страсть истинного ученого к контраргументам, как у юриста, который непременно начинает взвешивать все за и против: «Возможно, что-нибудь проявится в генетических данных, какая-нибудь странность, которая объясняет их социальную пластичность».

Мы перешли из хранилища с коллекциями в его кабинет — скромно обставленную комнату с окном, выходящим на глухую стену. Повсюду было множество вещей, которые говорили о ведущихся исследованиях: энтомологические коробки с насекомыми, полные пробирок штативы, стопки документов на рабочем месте, а также стол со стульями. На полках шкафов вдоль стен стояли книги, еще коробки и — что мне особенно понравилось — два фена для волос, которые нужны для распушения намоченных или потрепанных экземпляров пчел. Сам Шон выглядел довольно измотанным и несколько раз в течение нашей беседы устало потирал глаза. Административная нагрузка, связанная с управлением крупным энтомологическим отделом, отнимала у него все больше и больше времени, а недавно ему пришлось даже отменить долгожданную поездку в Южную Америку. Но, когда я спросил, над чем работает его научная группа, лицо Шона снова прояснилось и он поведал мне об амбициозном проекте по анализу генетических данных, полученных от большого количества разнообразных пчел и ос из музейной коллекции. Построенное филогенетическое древо с временны́ми привязками к ископаемым образцам может позволить установить, когда и как эволюционировали различные пчелы, в частности с социальным поведением. «Ощущаешь себя каким-то натуралистом XIX столетия, — сказал он, описывая перспективы использования новых генетических методов. — На данном этапе мы активно прощупываем почву, предварительно собирая факты».

Я покинул кабинет Шона более просвещенным, но все еще терялся в догадках в отношении сложной социальной организации у пчел. Пожалуй, Чарльз Миченер был прав: чтобы получить ответ, нужно продолжать задавать вопросы — что, собственно, и делают Шон Брейди и другие специалисты. Не исключено, что с помощью генетических методов и большего количества обнаруженных ископаемых остатков нам откроются потаенные тропы, которыми пчелы шли к общественному образу жизни (иногда от него отходя). А пока нам достаточно понимать, что, когда бы одиночные пчелы ни гнездились бок о бок, им уже не избежать взаимодействия. Иногда они начинают сотрудничать, а временами дочка остается помогать матери по дому, но чаще всего ничего подобного в итоге не происходит. Но, когда эти первые, начальные шаги оказываются успешными и приводят к большему взаимодействию друг с другом, результаты могут быть впечатляющими.

На оживленном втором этаже музея я пробирался через толпу школьников и длинную очередь в павильон с живыми бабочками. Наконец в угловой комнате под названием «Зоопарк насекомых» я добрался до небольшого, встроенного в стену выставочного улья с медоносными пчелами, которых люди считают самыми продвинутыми в социальном отношении существами. Сотни научных карьер, бесчисленное количество книг и статей посвящены описанию образа жизни медоносной пчелы: тому, как царица окружает себя дочерьми, разделенными на хорошо организованные касты в зависимости от выполняемых задач (таких как сбор провизии, защита, уборка, приготовление меда и забота о подрастающем потомстве). Был декабрь, и пчел, по-видимому, перенесли в другое жилище. Мало что можно было увидеть: лишь несколько мертвых рабочих особей да высохшие соты. Зато прошлым летом я наблюдал здесь пчел, деловито летающих наружу и обратно через длинную трубку из оргстекла, сообщающуюся с внешним миром, где растительность на всей территории Национальной аллеи (около 125 га) была в полном цвету. При таком обилии нектара и пыльцы поблизости численность одной семьи пчел в улье может легко дорасти до 50 000 особей и больше — что является свидетельством эусоциального образа жизни. Одиннадцать видов медоносных пчел, как и сотня видов близкородственных им безжальных пчел, ведут подобный образ жизни с теми или иными различиями в южной Европе, Азии, Африке, Австралии и вообще во всех тропических регионах. Где бы они ни жили, одомашненные или дикие, часто эти высокосоциальные виды оказываются наиболее распространенными в той или иной местности и являются ценными опылителями и производителями меда — источника пищи как для самих пчел, так и для некоторых воришек из числа птиц и зверей. Эдвард Уилсон описывает гнезда и семьи пчел как единое коллективное продолжение жизни матки, когда отдельные особи объединены и взаимодействуют словно своего рода «суперорганизм», как это замечательно назвали социобиологи.

С такой перспективой неудивительно, что социальность возникала не раз. Эволюция — это неустанный процесс преобразований, который зачастую снова и снова приходит к похожим решениям в разных ситуациях. Для пчел отмечается огромное разнообразие местообитаний, и повсюду разные виды могут благополучно вести в той или иной степени одиночный, совместный либо общественный образ жизни. В процессе эволюции различные группы пчел переходили от одного уклада к другому, пытаясь наилучшим образом приспосабливаться к конкретным условиям. Казалось бы, все логично, но при этом мне не давал покоя вопрос, в каком-то смысле более фундаментальный: если пчелы, тысячи видов которых играют жизненно важную роль для экосистем во всем мире, оказались настолько успешными, то почему тогда и у других не развилась склонность к поеданию пыльцы? Почему только одна группа хищных ос, миллионы лет жужжащих повсюду, пришла к этому важному шагу — переходу к вегетарианству? Я решил адресовать данный вопрос Майклу Энджелу, и его ответ не заставил себя ждать.