карболкой хоть залейся. Хромов обменял карболку за спирт, припасённый заранее «на чёрный день». После заливки потрогал висок, нащупал пульсирующую жилку и долго наслаждался бойким биением. «Чёрный день» прошёл стороной. Каптенармус Хромов любил жизнь, а она любила его.

Глава третья

Томск начала тридцатых был наводнён военными, как перед войной. Вновь созданное управление лагерей непрерывно командировало начальствующий состав из Москвы, укрепляя местные кадры. Свежие силы вели себя бесцеремонно, постоянно упрекая местных в отсутствии организованности. Между командирами шла грызня, каждый хотел выслужиться за счёт другого. Из центра на север страны шли составы с десятками, сотнями тысяч «одиночек» и штрафников, так в документах называли беспаспортных граждан, высланных на окраину страны. Спецконтингент требовал ужесточённого контроля со стороны властей.

Иногда жертвы и палачи не отличались друг от друга ни внешне, ни внутренне. На их фоне командирская верхушка выглядела форсисто и вызывающе. Вновь прибывшие командированные из столицы нуждались в жилье и материальном обеспечении. Хозяйственные службы работали на износ, они одевали, кормили, распределяли пайки и расселяли присланных военных в освободившиеся квартиры, которые шли нарасхват. К тому времени в центре Томска были посажены, высланы, отправлены по этапу и выселены все неблагонадёжные. После них осталось вполне благоустроенное жильё. В домах и квартирах ещё оставались следы бывших хозяев, но новые квартиранты не замечали этого. Они сами каждый день кого-то высылали, выселяли, отправляли на спецпоселения, грузили на баржи, осматривали тюрьмы, лагеря и спецкомендатуры, часто расстреливая на местах непокорных. Служба была беспокойной, нервной и утомительной, требующей хорошего отдыха после многочасового служения родине.

Егор Павлович Чусов долго подбирал жильё, пока не остановился на просторной, вместительной квартире, хозяева которой сбежали за границу. Егора Павловича согревала мысль, что в этих уютных обжитых комнатах никого не убили, не ограбили, и никто не успел здесь насвинячить. Между отъездом хозяев и вселением семейства Чусовых прошло немного времени. В конце концов, люди с чистой совестью из собственного дома не сбегают. Здесь можно было спокойно жить и отдыхать. Чистая квартира, безгрешная. Первым делом Егор Павлович вызвал из Москвы жену с ребёнком, второй уже был на подходе. Чусов не стал нанимать домработницу. Чужие люди в доме всегда к неприятностям. Выход нашёлся. Среди младшего помсостава Чусов подобрал послушного и расторопного паренька, сбежавшего из деревни в город в поисках лучшей жизни. Фрол Панин крестьянской сметкой понял, что помогать по хозяйству прямому начальству гораздо выгоднее, чем охранять колонны спецпереселенцев. Так и жили: Егор Павлович, его беременная жена, трёхлетняя дочка и Фрол Панин, коренной уроженец Сибири. Чусову нравилось, что Панин из местных, с ним легче будет приспосабливаться к здешним порядкам. Фрол всё подскажет, всё найдёт, подыщет. Иметь такого денщика удобно и ненакладно.

Гостей в дом приглашали редко, только в случае служебной необходимости. Все друзья Чусовых остались в Москве, в Томске знакомыми пока не обзавелись. Изредка заходил местный товарищ Александр Николаевич Рагузин, но не по дружбе, а по служебным делам. Беспокойный он, этот старый каторжник, придёт, всё выпытает, потом в воспоминания ударится. Егор Павлович молча терпел присутствие нудного гостя, а когда тот собирался уходить, то не удерживал. Когда приходил Александр Николаевич, Панин прятался в комнатах. Егор Павлович побаивался огласки по службе, мало ли что, вдруг Рагузину не понравится, что вместо домработницы хозяйством у Чусова занимается младший помсостава.

На столе уютно пыхтел самовар, с верхом загруженный красными углями, стояли пузатые чашки с цветастыми блюдечками, по краям лежали накрахмаленные салфетки.

— Хорошо у тебя, Егор Палыч! Уютно. Только тихо как-то, — скупо похвалил Рагузин, поглядывая в полуоткрытую дверь. Оттуда не доносилось ни звука. В комнатах мёртвая тишина. А ведь у Чусова ребёнок малый, трёхлетка, девочка.

— Дочка спит, и жена прилегла, устаёт очень, она на сносях, — медленно подбирая слова, ответил Егор Павлович.

— Вот я и говорю, везёт тебе, Чусов! Жена молодая, детки малые, квартиру вон какую отхватил от государства, — не унимался Рагузин.

— Государство ценит меня за службу, — слегка покраснел Чусов. — В Москве предложили возглавить отдел в новом управлении, я согласился. А теперь назначили начальником конвойной службы. В помощь местным кадрам. В управлении меня ценят.

— А ведь должны были меня назначить, — вздохнул Рагузин, — но тут ты объявился. Тебя и назначили. Что ж, теперь мы должны в одной связке служить. Как ниточка с иголочкой. Куда ты, туда и я. Споры, рассуждения, дискуссии — это всё не для нас. Мы на службе у товарища Сталина! И этим всё сказано.

— Разве я спорю с вами? Нет, не спорю, — угрюмо процедил Егор Павлович, мысленно проклиная Рагузина. Старый холостяк, больной, кашляет, живёт в пристройке старого дома, впрочем, выглядит аккуратно, но вечно голодный. Его никуда не зовут, а он заявится без приглашения и молча смотрит на стол, мол, угоститься бы чем-нибудь. Утомительный старик, опасный. Хотя он не совсем старик. Ему ещё и пятидесяти нет.

— Выпить хотите, Александр Николаевич? У меня спирт есть. Фрол принёс.

— А-а, это младший помсостава? Бойкий такой паренёк? Я знаю его, знаю, очень смышлёный боец. Далеко пойдёт!

Чусов передёрнулся. Уже про всё узнал, про всё пронюхал, старый пень.

— Да, хороший боец, справный! — с готовностью подтвердил Егор Павлович. — Так будете спирт?

— Хорошее дело, — кивнул Рагузин, — можно и выпить.

Зажурчала вода, разбавляя прозрачный спирт. Рагузин сделал предостерегающий жест, мол, не надо разбавлять, но не успел, Чусов уже долил воды из графина.

— Кто ж спирт разбавляет, чудило ты этакое?

Чусова снова передёрнуло. Рагузин его помощник, а обращается с ним, как командир. Надо поставить подчинённого на место. Эх, ткнуть бы его мордой в грязь, откуда он так и не вылез. Ему даже каторга не помогла.

— Пейте, Александр Николаевич, кто ж сейчас чистый спирт пьёт? Только деклассированные да уголовники, — делано засмеялся Егор Палыч.

— А я и есть уголовник, самый настоящий, — поддержал веселье Рагузин, — при царском режиме кто я был? Каторжник, уголовник, преступник! А сейчас красный командир, вон какие у меня петлицы!

— Помощник красного командира, Александр Николаевич, помощник, —