— Товарищ Рагузин, не будет в Томске проспекта Сталина, на месте разрушенной церкви построят стадион, — сказал Чусов, сжимая кулаки. Рагузин ведёт себя, словно он председатель горсовета, не меньше, а сам ничего собой не представляет. Обычный горький пьяница. Сидит, хлещет спирт кружками, не закусывая.

— Как это не будет проспекта Сталина? Ты говори, да не заговаривайся, товарищ красный командир! В Томске обязательно построят проспект имени товарища Сталина!

Егор Павлович обречённо посмотрел в окно. Хотел наладить отношения, а вместо этого пришлось выслушать разные грубости. Бесполезно всё это. Вчера на совещании сказали, что в городе необходимо строить стадион и что это важнее проспекта. Рагузин присутствовал на этом совещании, но он спал, видимо, не слышал. Александр Николаевич всегда спит на совещаниях. Отсыпается после пьянки. Не объяснять же ему очевидное? Александр Николаевич не прав, но что с него взять, если он выпил две литровых кружки спирта в один присест и два захода. Какой с него спрос? Рагузин тоже замолчал.

Спирт закончился. Пустая бутыль одиноко высилась среди нарядных чашек. Егор Павлович с тоской прислушивался к шагам в спальне. Жена не спит, волнуется. Коренная москвичка Зоя не побоялась поехать за мужем на север, но в Томске растерялась. Незнакомый город, кругом чужие люди, на улицах неспокойно. Зоина беременность проходила с осложнениями, врачи ничем не могли помочь бедной женщине. И в Москву уже не вернуться, там сейчас тоже не сладко, и здесь тоскливо. Зоя решила остаться в Томске; уж лучше быть рядом с мужем на севере, чем рожать в одиночку в Москве. Как-нибудь всё устроится, тем и успокаивала себя.

— Ну, я пошёл до дому, товарищ Чусов! — торжественно объявил Александр Николаевич и долго пытался подняться со стула, но все попытки остались безуспешными, он всё осаживал назад, как спутанная лошадь, промахиваясь, путался, падал. Наконец Чусов не выдержал и подал ему руку, но тут же отдёрнул её. Липкая ладонь Рагузина неловко повисла на весу. Александр Николаевич грузно осел обратно.

— Сейчас я вам помогу, — пробормотал Егор Павлович и бережно приподнял опьяневшего сослуживца.

— Да, ладно тебе, я сам!

Александр Николаевич сердито оттолкнул Егора Павловича, резко встал и, не пошатнувшись, прямым и твёрдым шагом проследовал в просторную прихожую с напольным зеркалом. Увидев себя во весь рост, Рагузин отшатнулся, приняв собственное отражение за постороннего человека. Он стукнул кулаком по отражению, расхохотался и, накинув кожанку, вышел, с силой отдёрнув дверную защёлку. Опасный подчинённый не счёл нужным даже попрощаться.

Егор Павлович смотрел на дверь, пытаясь понять, что это было — опьянение или намеренное издевательство? Рагузин слыл старым алкоголиком, но он никогда не терял разума от выпитого. Чусов посмотрел в зеркало. Лицо медленно меняло краски: из розового превращалось в белое, из белого в фиолетовое. Глядя на разноцветное отражение, Чусов понял, что это было издевательство. Рагузин явно угрожал, и его уход был вызовом. Раньше так бросали перчатку, вызывая на дуэль. Странно, что он не разбил зеркало. Удар был сильный, а зеркало даже не треснуло. Хорошие мастера трудились на мебельной фабрике в прежние времена. Это зеркало переживёт не одно поколение хозяев. Сделано на века. Чусов нежно погладил зеркальную гладь, вгляделся в себя и поморщился. Ему почудился чужой человек там, в глубине амальгамы.

Егор Павлович махнул рукой и пошёл в гостиную. Зоя убирала со стола, Фрол звенел чашками в тазу. Мирная обстановка успокоила его. На миг ему показалось, что все они вместе с зеркалом переживут и Рагузина, и спецпереселенцев, и даже товарища Эйхе. Впереди грезилась долгая и счастливая жизнь. Егор Павлович улыбнулся и прижался головой к округлившемуся Зоиному животу. Там изо всех сил бился новый человек, рвущийся на волю, в эти смутные и страшные времена.

Глава четвертая

Знойный весенний день сменился резким похолоданием. Рагузин зябко поёжился. Спирт успел перегореть в желудке. Организм требовал свежей дозы. Александр Николаевич резвым шагом направился в сторону старинного дома. Там обычно останавливался товарищ Долгих, когда приезжал в Томск. Может, примет по старой дружбе? Давно ведь не виделись. Без помощи товарища Долгих с Чусовым не разобраться. Надо наказать выскочку. Дверной звонок утробно задребезжал, но к двери никто не подошёл. Александр Николаевич застыл в растерянности; уходить страшновато, мало ли кто видел, как он по лестнице поднимался, а звонить второй раз вдвойне страшней. Пальцы подёргивало от судорог.

— Вы чего припёрлись-то, на ночь глядя, Лександра Николаич? — В затылок упёрлось что-то металлическое, кажется, ствол. Все давит и давит, проклятый.

Рагузин приник лицом к двери, постоял, подумал, и, набравшись храбрости, ответил, рассчитывая на везение: «Мишка, ты? А я к товарищу Долгих пришёл. По-свойски. Мне с ним поговорить надо!».

— Какие ночью разговоры? Добрые люди по ночам спят, — недовольно пробурчал Мишка и, убрав ствол с затылка Рагузина, с силой отодвинул его от двери, впрочем, пистолет не спрятал, по-прежнему держа его в правой руке.

— А когда его ловить? Товарищ Долгих днём занят, ночью отдыхает. Ты, Мишка, пистолет-то спрячь. Мало ли что!

— Сам знаю, чо мне делать! — отрезал Мишка, точнее, Михаил Сергеевич Логунов, младший помсостава, бывший каптенармус, служивший теперь денщиком у товарища Долгих. Впрочем, денщиков отменили сразу после революции. В советское время новая Мишкина должность никак не называется. Официально Логунов числится по хозяйственной службе нового управления лагерей. Каким-то образом Мишка втёрся в доверие к товарищу Долгих, он ему вместо сестры, матери и жены. Большое имеет влияние. Важным человеком стал лопух Мишка. Может пропустить к товарищу Долгих, а может и дверь захлопнуть. Всё зависит от Мишкиного настроения.

— Мишка, да ты мне голову-то не дури! Сам знаешь, как мы с товарищем Долгих шашками махали и белых рубили. Пусти, а?

— Да проходи-проходи, — сменил тон бывший каптенармус.

Михаил Сергеевич живо смекнул, что у бывшего каторжника есть доверительный разговор к высокому начальству. Если дело важное, то его по-всякому можно развернуть.

Мужчины долго путались в дверях, одному мешали пистолет и баул, второму выпитое накануне. Рагузин только сейчас почувствовал, как он пьян, но