В девяностые годы ХХ века мичиганский лесовод Дэвид Миларк запустил проект по клонированию Деревьев-чемпионов, в том числе древних сосен остистых[39]. А натолкнули его на эту мысль, представьте себе, такие же самые видения, как и те, что заставили Аллена Мередита исследовать древние тисы. У Миларка была острая печеночная недостаточность и возникло ощущение, что душа покинула тело, а после этого его несколько месяцев рано утром «посещали духи света». Они сказали Миларку, что «большие деревья умирают, будет гораздо хуже, и у них есть для него задание». В результате он решил, что его миссия состоит в том, чтобы клонировать большие деревья и сажать их по всем Соединенным Штатам. Миларк полагал, что это уникальное биологическое наследие, что они нужны человечеству. Собственные же рассуждения Миларка были обескураживающе приземленными. «Это супер-деревья, – говорил он в интервью, – они выдержали испытание временем. Если мы не начнем клонировать самые большие и старые деревья, они могут погибнуть, и тогда их гены пропадут. Разве это по науке? Если бы вам в руки попалось последнее яйцо динозавра, что бы вы сделали – взяли бы его и сохранили для исследований или дали ему пропасть?» Однако, несмотря на благие намерения, Миларк тоже не очень хорошо понял, как поступать «по науке». Конечно, и размеры, и древность говорят о том, что дерево успешно выдержало «испытание временем». Однако они не гарантируют способность выдержать испытание будущим, которое может оказаться совсем иным. С каждым годом все больше экзотических болезней и климатических аномалий. Кроме того, выживание Чемпионов объясняется, вероятно, и удачным сочетанием места и исторического опыта, а клону, пересаженному в другую среду, возможно, повезет меньше. К тому же, когда отдельное дерево умирает, его гены «пропадают» не полностью. Они сохраняются в его родственниках и потомстве, которое оно производило, вероятно, не одну тысячу лет и которому передались не только гены долголетия, но и другие, рецессивные (например, гены, позволяющие приспособиться к более теплому климату). Яйцо динозавра тоже не самое подходящее сравнение, поскольку секс (и яйца) природа придумала именно для того, чтобы обеспечить массовый обмен генами, благодаря чему в распоряжении потомства оказывается широкий диапазон потенциальных реакций на непредсказуемые стечения обстоятельств.

* * *

Семена старых деревьев наверняка тоже считали бы частью их наследия, обладай они хотя бы отчасти монументальным великолепием родителей. Многие семена тоже могут жить очень долго (хотя считать ли жизнью существование в виде высушенной чешуйки – интересный вопрос) и несут в себе шаблоны для воспроизводства не только того дерева, на котором они выросли, но и всех его потомков.

Семя-рекордсмен по продолжительности состояния покоя – это на сегодняшний день косточка, обнаруженная в руинах древнего израильского поселения Масада[40]. Развалины этого города никто не тревожил почти 2000 лет, но в шестидесятые годы ХХ века их обнаружили археологи. При раскопках в самых глубоких слоях нашли склад провизии – зерно, оливковое масло, вино, гранаты и щедрый запас фиников с вымершей иудейской финиковой пальмы, которые так великолепно сохранились, что к косточкам прилипли волоконца мякоти. Четыре десятка лет спустя, когда музейные работники вычистили и каталогизировали финики, кому-то пришло в голову посадить косточку. Как же они были потрясены и обрадованы, когда обнаружили, что из горшка показался росток! К 2012 году деревце было уже три метра в высоту и стало тезкой карликовой сосны, которая растет на другом краю Земли и не состоит с пальмой ни в каком родстве: его тоже назвали Мафусаилом. Увы, воскрешение может оказаться временным. Мафусаил зацвел, но оказалось, что это мужское дерево. Если не удастся найти женский ископаемый финик, будущих поколений иудейской пальмы так и не появится.

Состояние покоя у семян – явление поразительное и с ботанической, и с философской точки зрения. Пока не удалось разобраться, как это получается и что на самом деле означает. То ли это чисто физический фокус, и семенная оболочка приостанавливает в нем жизненные процессы, пока семя не попадет в среду с идеальным сочетанием света и температуры. Однако семена некоторых видов, например полевого мака, похоже, запрограммированы природой именно на то, чтобы давать ростки не сразу, а в далеком будущем – это своего рода страховка. Может быть, в них встроены какие-то биологические часы, которые нам еще не удалось обнаружить? И что сказал бы об экзистенциальном статусе семени в состоянии покоя ботаник-патологоанатом? Можно ли сказать, что семя, в котором не удается зарегистрировать никаких метаболических процессов, все равно живое? Ботаник Крис Уолтерс, работающий в Американском банке семян, отвечает на этот вопрос так: «Если семя живо, хотя в нем не идут метаболические процессы, значит, нам, вероятно, придется пересмотреть свое определение того, что значит быть живым»[41].

Если речь идет об одном экземпляре растения с древней генеалогией, то для сохранения вида приходится прибегать к клонированию как к последнему средству. В дикой природе был обнаружен один-единственный экземпляр энцефаляртоса Вуда, Encephalartos woodii, и это было в южноафриканской провинции Натал в 1895 году. Семьдесят лет спустя растение погибло в государственном заповеднике в Претории, несмотря на интенсивный уход, из-за того, что у него постоянно брали отростки для размножения. К счастью, еще до кончины несколько отростков прижилось в других ботанических садах, в том числе в Кью Гарденс. Энцефаляртос Вуда – двудомное растение, мужские и женские репродуктивные структуры располагаются на разных растениях. Поскольку женского экземпляра энцефаляртоса Вуда никто никогда не видел, единственная возможность сохранить его как биологический вид – это клонирование. Гибель первого экземпляра лишь подчеркивает всю горечь вымирания вида, однако на глубоком клеточном уровне это еще и воодушевляющий пример того, к каким стратегиям прибегают растения, чтобы избежать подобных критических ситуаций, и как люди могут им в этом помочь.

Энцефаляртосы – один из древнейших родов деревьев. Они возникли в результате эволюции около 280 миллионов лет назад, одновременно с лесами каменноугольного периода, и процветали в эпоху динозавров – сочные вечнозеленые листья обеспечивали отличный корм. Верхушки из перисто-рассеченных листьев и чешуйчатые стволы напоминают пальмы, однако репродуктивные органы энцефаляртосов, предтечи самых разных видов растений, которым еще только предстояло появиться, представляли собой нечто среднее между шишкой и цветком и имеют научное название стробилы. Мужские шишки энцефаляртосов бывают очень крупными. Например, стробил E. woodii – желтоватый цилиндр, достигающий чуть ли не метровой длины, из-за спирально расположенных чешуек напоминающий вытянутый ананас. Он производит обильную пыльцу, которую жучки и долгоносики переносят на женский стробил, похожий уже не на шишку, а на большой пучок пушистых листьев. Не исключено, что в юрский период это был один из первых экспериментов природы по налаживанию симбиоза между растением и насекомым. Эксперимент оказался успешным, и когда на сцене появились цветущие растения, потомки первых опылителей были призваны исполнять ту же роль.