У Митюли было чувство абсолютной вседозволенности, лет с 15 он уже выпивал. При этом у него было чувство юмора, способности к языкам. Я же с ним занималась английским. И он показал себя очень способным. Когда я сказала об этом Светику, он ответил: «Вот увидишь, долго он не продержится». И точно, после двух занятий молодой человек ко мне больше не пришел.

Митюля верил, что он — непонятый талант. Хотя идиотом не был, у него была какая-то живость ума. Когда после одного из домашних концертов кто-то из поклонников Светика бросился перед ним на колени, чего он терпеть не мог, Митюля произнес: «Сюда бы сейчас брандсбойт».

Все в доме делалось только ради него.

В один из дней Нина Львовна уговорила Светика пригласить композитора Дмитрия Шостаковича. Поводом стал домашний спектакль, который устраивала Нина Львовна. Ее обожаемый Митюля должен был играть одну из ролей в пьесе английского драматурга. Причем все другие занятые актеры выучили свои роли, а Мите, видно, было лень, и он читал свою роль по бумажке.

Шостаковича пригласили для того, чтобы он, как влиятельный человек, смог замолвить при случае о Митюле словечко. Нина надеялась, что Дмитрий Дмитриевич скажет, какой Митюля гениальный актер.

Шостакович пришел со своей молодой женой. Всего гостей было человек двадцать. Мы посмотрели спектакль, выпили чай и разошлись. Никаких ожидаемых последствий для карьеры Митюли тот спектакль не имел.

От Шостаковича у меня осталось непростое впечатление. У него были какие-то белые, как мне показалось, глаза. И еще он очень суетился. Да, у меня от него осталось какое-то не светлое ощущение, как будто он все время чего-то боялся.

* * *

Подруга Нины Львовны говорила мне, что Дорлиак была глубоко несчастна. Но она ведь и Рихтера не сделала счастливым. Все время мерялась с ним талантом.

Раздражалась, что Слава мог радоваться жизни, людям, молодежи.

Возмущалась, как Рихтер мог отвечать на все письма, которые получал.

— Как вы можете писать всем этим ничтожным людям! — говорила она.

— Почему «ничтожным»? — удивлялся Светик. — Для меня все люди одинаковы.

* * *

Как они познакомились с Ниной Львовной? Это была заслуга матери Дорлиак. Та преподавала в консерватории и однажды подошла к Славе с просьбой сделать «ансамбль с Ниной».

На тот момент Рихтер уже начал выступать, Нина тоже пела со сцены какие-то шлягеры. Но голоса особого у нее никогда не было. Нина сама мне говорила: «Мама сделала чудеса с моим голосом, она вытащила из меня все, что можно». При этом, конечно, нельзя у нее отнять того, что она была художественно образована. И в итоге Рихтеру стало интересно с ней играть. Помню, они поехали в Тбилиси и имели там успех.

И потом Дорлиак решила, что со Святославом стоит иметь дело.

Все деньги были в ее руках. Она говорила, что Слава ничего в финансах не понимает. И если он потом хотел кому-то помочь, например Елене Сергеевне Булгаковой, у которой было тяжелое положение, то был вынужден занимать…

Я на Нину смотрела снизу вверх, она же была намного старше Славы. Она казалась нам сказочной принцессой, не от мира сего, нежная, хрупкая, косы вокруг головы.

А меня часто принимали за сестру Славы, я ходила за него в филармонию карточки получать. И мне там стали говорить: «Вы плохо за братом смотрите, на него Дорлиак нацелилась». Я отвечала: «Бог с вами, она из другого мира». Абсолютно не верила. И мои подруги тоже не верили. Когда вам 20 лет, а женщине 30, она для вас человек из другого мира.

Со мной она была мила. А потом…

Как-то я поговорила с Мариной Тимофеевной, которая руководила концертным отделом. Спросила у нее, что за разговоры ходят о Нине и Славе, ведь она же старше. «Вера, вы очень ошибаетесь. Дорлиак — железный человек, и если она нацелилась, так и будет», — сказала мне эта мудрая женщина.

Я Славу никогда не расспрашивала о начале его отношений с Ниной… Наверное, вначале был какой-то романтический момент в их выступлениях. Но потом разница во взглядах на жизнь стала критической. И только ее слезы и уверения в том, что она умрет, если Слава уйдет, держали его возле нее. При этом она на него всегда смотрела сверху вниз.

Так что неудивительно, что у него случались периоды депрессий. Но он был настолько одаренной натурой, что использовал всякий повод для радости…

Уйти от Дорлиак он не мог.

Почему он ее терпел?

А почему он хорошо играл на рояле? Потому что это был Рихтер.

Он был человеком, который ненавидел слезы. Говорил мне: «Я не могу видеть, как женщина унижается».

Он пытался прятаться у друзей, но Нина его разыскивала и начинала «умирать».

Нина Львовна была болезненным человеком, чуть что, у нее начинались истерики и даже туберкулез. Этого Светик выносить не мог. Ему было проще мириться с тем, что она рядом.

А в идеальную семью Рихтер после предательства матери уже и не верил.

Впрочем, официально они не были мужем и женой. Когда незадолго до кончины Светика Дорлиак предложила ему оформить отношения, он ответил, что не видит в этом смысла. Он понимал, что все это делалось только для того, чтобы сделать Митюлю официальным наследником. Рихтер потому и коллекцию своих картин передал в Пушкинский музей и попросил меня отнести Ирине Антоновой, директору музея, письмо, в котором завещал все картины музею личных коллекций. Только попросил сделать это в тайне от Нины Львовны, так как понимал, что ее истерики он не выдержит и будет вынужден забрать картины обратно.

А Митюля словно чувствовал это и то и дело требовал, чтобы картины вернулись домой. Официально Рихтер отдал их Пушкинскому только на выставку. «Выставка давно кончилась, почему вы не приносите картины?» — напоминал он Рихтеру. «Он тут же начнет продавать их», — сказал мне Светик.

И передал для Антоновой два письма, которые я и отнесла. В первом было поздравление с Новым годом, а во втором — дарственная на коллекцию картин. Я попросила Антонову сделать так, чтобы об этом не узнала Дорлиак. «Я все понимаю, — ответила Ирина Алексеевна. Открыла сейф, положила туда конверт. — До определенного дня об этом никто не узнает».

Услышав ее «до определенного дня», я вздрогнула, так как поняла, что она имеет в виду…

* * *

У меня с Дорлиак отношения были поначалу самые добрые.

Когда она после войны появилась в нашем доме на улице Фурманова, где жил Светик, она мне очень понравилась. Своей дореволюционной красотой. Нина Львовна была намного старше Рихтера, и я относилась к ней с большим почтением.

Светик считался, да не только считался, но и был членом нашей семьи. Говорили даже, что мы внешне были с ним похожи, все думали, что мы брат и сестра. Нина Львовна удивлялась: «Почему все так думают? Я лично никакого сходства не нахожу!» А Светик с легкостью получал продовольственные карточки на нашу семью.