Как-то Нина Львовна попросила меня уговорить Светика поехать вместе с ней в круиз на теплоходе. Поездка была бесплатной, с полным пансионом, что в послевоенные годы было большой удачей. А Светик, словно предчувствуя что-то, категорически не хотел ехать.

Вечером накануне отплытия теплохода у меня зазвонил телефон. «Вы не знаете, где Святослав? — почти кричала в трубку Дорлиак. — Нам завтра в шесть утра надо быть на Речном вокзале, а я не могу его нигде разыскать».

Я тоже встревожилась.

И вскоре узнала, где находится Рихтер. Оказалось, он был у своих лучших друзей на Клязьме и категорически не хотел вновь встречаться с Дорлиак. Но мне удалось переубедить Святослава. И почти за руку привести его в дом Дорлиак на Арбате, где она тогда жила.

Из круиза Святослав вернулся уже другим человеком. Получается, я сама отвела его к Дорлиак.

Но я никогда не жалела о том, что не стала женой Рихтера. В те времена девушки вообще не ставили себе цель как можно быстрее выйти замуж. Хотя моя мама, которая обожала Светика и которую он тоже очень любил, наверное, была бы счастлива. Но…

Мне было жалко Святослава. Ну какая бы из меня была жена? Я же совершенно антихозяйственный человек, идеал наоборот. Какую бы жизнь я смогла ему предложить? Тем более что мы остались друзьями, очень близкими людьми. У нас не было друг от друга никаких секретов, мы говорили обо всем. У нас было абсолютное доверие.

Как-то в разговоре с Ниной Львовной он произнес: «Випа сказала…» И Нина взорвалась: «Конечно, если Випа сказала, то только это и правда!»

Он мне много писал отовсюду, где бывал. Как-то из Франции прислал открытку. Пишет, что гулял по какой-то сельской дороге и зашел в кабачок, где было так же весело, как «в наши фурмановские дни».

Я потом спросила его, разве весело нам было в комнате на Фурманова, ведь мы там постоянно ждали его ареста. А Светик ответил: «А мы были так дружны, что об этом просто не думали…»

Первое время после возвращения из того круиза Рихтер еще приходил ночевать к нам. А потом перестал.

«Все правильно, — сказала я ему. — Ты же женился».

На что он резко ответил: «Я никогда на ней не женюсь».

Вообще, вторая половина, которую выбирает себе человек, — это очень важно. Вот только выбирает ли?..

* * *

Наверное, поначалу Нина Львовна видела во мне соперницу и сделала попытку поссорить нас со Славой.

Как-то 8 марта мы решили устроить «марсельский кабачок». В этот день наши соседи как раз уезжали в деревню, и вся квартира оказывалась в нашем распоряжении. В такие дни мы украшали комнаты и устраивали праздник.

Оказалось, что 8 марта — день смерти матери Нины. И она решила, что я нарочно выбрала этот день для веселья, и сказала об этом Светику. Причем говорила об этом с полной уверенностью, так как якобы узнала о моих коварных планах от нашей общей знакомой, жены одного талантливого виолончелиста.

Когда я встретила эту женщину, то спросила у нее, за что она меня так ненавидит, если распускает обо мне такие гнусные слухи. Она с недоумением посмотрела на меня: «Вы знаете, как я люблю своего мужа? Так вот пусть он на месте умрет, если то, что вы говорите, правда. Клянусь его головой, что это не так».

Я поверила ей и обо всем рассказала Светику. Тот передал это Нине Львовне, а она только поморщилась в ответ: «Слава, я больше не хочу касаться этой истории».

Потом, когда она поняла, что я не представляю для нее никакой угрозы, у нас с ней сложились ровные отношения. Иногда она звонила, когда Рихтер был на гастролях, и говорила: «Напишите Славе письмо, он просит». Мы ведь с ним постоянно переписывались…

Нина Львовна пережила Славу на один год.

У нее давно был рак. Но мы знали, что она сделает все, чтобы пережить Рихтера. Ей ведь надо было успеть передать все своему Митюле.

И она это сделала…

* * *

Почему умер Рихтер?

Здесь много причин. У него были проблемы с сердцем. А лечение, которое за границей проводила Нина Львовна, было неудачным.

Неугодный врач не допускался к Рихтеру. Академик Воробьев потом говорил, что не может понять, как могли упустить прединфарктное состояние Рихтера…

Тут Нина… В ней было странное сочетание железного характера с разбросанностью: когда лекарства дать, какому врачу позвонить. Какая-то российская небрежность. Как Наташа с ужасом говорила: «Она горстями давала ему какие-то лекарства». И, конечно, сам инфаркт пропустили.

Лечиться Светик не любил. Смерти не боялся абсолютно. В нем до конца была жажда жизни.

У него был высокий уровень сахара в крови. Ему нужна была строгая медицинская дисциплина, а Нина на это не обращала внимание…

* * *

На Николиной Горе у него была старая, кажется, еще дореволюционной постройки дача с запущенным садиком. Мы с ним там долго сидели за неделю до его смерти.

Хорошая погода такая была.

Он расспрашивал меня про всех наших общих знакомых. Строил планы на будущее — в этом сезоне, говорил, еще не буду играть, а вот со следующего начну. Ему так хотелось заниматься.

А в фильме, который был снят в последний год его жизни, он предстает таким унылым старым человеком. Его жизнерадостность и любовь к людям совсем не отражены.

Да ведь и фильм-то был снят обманом…

* * *

Вера Ивановна говорила о фильме французского режиссера Брюно Монсенжана «Рихтер непокоренный».

Счастье француза состоит в том, что Рихтер впервые согласился не просто дать интервью, чего он и так крайне не любил, а сделал это перед телекамерой.

Первоначально Монсенжан должен был писать биографию Рихтера. «Я видел рихтеровское лицо, слушал его сногсшибательные откровения и вынужден был ограничиваться только магнитофоном — это была пытка, пытка, — вспоминал Монсенжан. — Нина Дорлиак считала, что фильм о Рихтере необходим, но что я должен снимать скрытой камерой. Я сказал: „Это невозможно. Он должен быть в курсе, если он обнаружит камеру где-то за стеной — это же предательство“. И я ждал.»

В сентябре 1995 года он был очень мрачным, депрессивным. У него это, знаете, шло циклами. Наконец к концу октября что-то поменялось. В какой-то момент он спросил: «Может быть, то, что я говорю, не очень интересно?» И тут я, как охотник, поймал его: «Что вы! А еще интереснее, если бы с камерой». И, знаете, он ответил: «…Но, может быть, потом?» То есть он не сказал «нет». К сожалению, вошла Нина Дорлиак и начала настаивать на идее фильма. Он отреагировал как зверь: «Нет, не хочу!»

Во время работы над фильмом Брюно стал свидетелем того, как складывались взаимоотношения между Рихтером и Дорлиак. Нарочно или нет, он рядом смонтировал в фильме высказывания Рихтера о том, что он играет только три часа в день, и утверждение Дорлиак о том, что он занимался по шесть часов…