этом диком краю, чем вы окажетесь той червоточиной, которая со временем может сгубить весь плод целиком. Пойдете ли вы с нами на таких условиях?

– Пожалуй что пойду на любых, – сказал Ферриер так выразительно, что даже солидные старейшины невольно заулыбались. Один лишь предводитель сохранял суровый и внушительный вид.

– Возьми его, брат Стенджерсон, и ребенка тоже, – сказал он. – Накорми и напои обоих. Кроме того, я поручаю тебе обучить их нашим священным заповедям. Но мы теряем драгоценное время. Вперед, к земле обетованной!

– Вперед! Вперед! – подхватили мормоны, и этот призыв волной покатился по каравану, передаваясь от соседа к соседу, пока не стих, превратившись в невнятный ропот где-то вдалеке. Защелкали бичи, заскрипели колеса, и вскоре весь караван снова пришел в движение. Старейшина, которому вверили присмотр за двумя новообращенными, привел их к своему фургону, где уже была готова трапеза.

– Вы останетесь здесь, – промолвил он. – Через несколько дней к вам вернутся силы. А пока помните и не забывайте, что отныне вы одной с нами веры. Так сказал Бригем Янг[8], устами которого говорит Джозеф Смит, а его глас – это глас Божий.

Глава 2

Цветок Юты

Здесь не место описывать лишения и невзгоды, выпавшие на долю мормонов-переселенцев на их многотрудном пути. От берегов Миссисипи до западных отрогов Скалистых гор шли они с беспримерной целеустремленностью, достойной запечатления в анналах истории. Кровожадные дикари и кровожадные хищники, голод, жажда, усталость и болезни – все препоны, которые чинила им мать-природа, – преодолевались с истинно англосаксонским упорством. Однако долгое путешествие с его многочисленными испытаниями подточило волю даже самых стойких из этих людей. Не один из них рухнул на колени и от всей души возблагодарил Господа, когда перед ними открылась широкая, залитая солнцем долина Юты, а в ушах прозвучали слова их предводителя, что край обетованный достигнут и эти девственные земли будут принадлежать им до скончания века.

Янг быстро доказал, что он умелый руководитель и решительный властелин. Очень скоро на свет появились карты и наброски плана будущего города. Участки земли под фермы были размечены и распределены среди членов общины в соответствии с их заслугами и положением. Торговцы занялись своим делом, ремесленники – своим. Городские улицы и площади рождались словно по мановению волшебной палочки. В долине полным ходом шли работы по осушению и огораживанию, затем фермеры принялись пахать и сеять, и на следующее лето повсюду зазолотились пшеничные нивы. Весь край процветал под эгидой этих странных колонистов – и огромный храм, который они воздвигли в центре города, с каждым месяцем становился все выше и краше. От первого проблеска зари до последних закатных лучей на месте, избранном колонистами для воздания хвалы Тому, кто уберег их от множества напастей, не смолкали стук топора и визг пилы.

Двое спасенных, Джон Ферриер и девочка, разделившая с ним все превратности судьбы и официально признанная его дочерью, сопровождали мормонов до конца их великого переселения. Малышка Люси Ферриер с относительным удобством устроилась в фургоне старейшины Стенджерсона в компании трех его жен и сына – упрямого, развитого не по годам двенадцатилетнего мальчика. Со свойственной детям душевной гибкостью она быстро оправилась от потрясения, вызванного смертью матери, стала любимицей женщин и привыкла к новой жизни в передвижном домике под парусиновой крышей. Тем временем Ферриер, восстановивший утраченные силы, зарекомендовал себя опытным проводником и неутомимым охотником. Он очень скоро завоевал уважение своих новых товарищей, и по окончании их совместных странствий было единодушно решено, что он заслуживает столь же обширного и плодородного земельного надела, как и любой другой переселенец, за исключением лишь самого Янга, а также четверых главных старейшин – Стенджерсона, Кембалла, Джонстона и Дреббера.

На полученной таким образом ферме Джон Ферриер сложил из бревен добротный дом, который в последующие годы благодаря многочисленным пристройкам превратился в просторный особняк. Джон был человеком практического склада, сметливым и сноровистым в работе. Его железное здоровье позволяло ему денно и нощно трудиться над улучшением и возделыванием своих земель. Неудивительно, что подобное усердие приносило обильные плоды. Через три года он опередил соседей, через шесть сделался зажиточным фермером, через девять стал настоящим богачом, а через двенадцать во всем Солт-Лейк-Сити не нашлось бы и дюжины человек, которые могли с ним сравниться. От широкого внутреннего моря до отдаленных Уосачских гор не было имени известнее, чем имя Джона Ферриера.

В одном и только одном отношении задевал он чувства собратьев по вере. Никакие убеждения и уговоры не могли подвигнуть его на то, чтобы обзавестись одной или несколькими супругами по примеру своих товарищей. Он никогда не объяснял причин такого упорства, довольствуясь тем, что стойко и непреклонно придерживался раз принятого решения. Одни упрекали его в не слишком ревностной приверженности новой религии, другие полагали, что всему виной алчность и нежелание брать на себя дополнительные расходы. Были и такие, кто высказывал догадки о давнем романе и белокурой красавице, чахнущей на берегах далекой Атлантики. Но, какими бы ни были его резоны, Ферриер оставался верным обету безбрачия. Во всех прочих житейских вопросах он следовал заветам религии колонистов и пользовался репутацией порядочного и богобоязненного человека.

Люси Ферриер выросла в бревенчатом доме, помогая своему приемному отцу во всех его начинаниях. Прозрачный горный воздух и смолистый аромат сосен заменили девочке мать и нянек. С каждым годом она становилась выше и стройнее, на ее щеках все ярче розовел румянец, а шаг делался все более упругим. Редкий путник, идущий по большой дороге мимо усадьбы Ферриера, не испытывал прилива давно забытого волнения, когда видел гибкую фигурку девушки, будто скользящую по пшеничному полю, или встречал ее верхом на отцовском мустанге, которым она правила со всей легкостью и грацией истинной уроженки Запада. Так бутон обернулся цветком, и к тому году, когда отец ее стал богатейшим из фермеров, дочь могла бы поспорить красотой с любой своей ровесницей на Тихоокеанском побережье.

Однако вовсе не отец первым обнаружил, что дитя превратилось в женщину. И здесь нет ничего необычного. Это таинственное превращение слишком неуловимо и постепенно, чтобы его можно было определить точной датой. И меньше всех знает о нем сама девушка, покуда чей-то изменившийся голос или прикосновение чьей-то руки не заставят ее сердце забиться сильнее и она не поймет со смесью гордости и страха, что внутри ее пробудилось существо иной, более глубокой природы. Мало кому не запоминаются этот день и незначительное событие, возвестившее о заре новой эры. Однако в случае с Люси Ферриер это событие было важным и само по себе, даже если