молодежь танцевала, а виновник торжества сидел в одной и той же позе, ощущая животом мягкое, доверчивое тепло. Когда у него затекли ноги и он пошевелился, кутенок открыл глаза. Сундуков дал ему кусок торта. Чап слизал крем, благодарно положил голову на ладонь хозяина и заснул снова. Должно быть, ему снилась мать, ее сладкое, живительное молоко, потому что он жалобно взвизгивал во сне, как плакал. Вообще, было что-то печальное и трогающее стариковское сердце в позе щенка, в этих подвернутых под мордочку лапках, в крепко-накрепко зажмуренных глазках. И Петр Ефимович подумал вдруг, что за шестьдесят лет так и не создал себе ни семьи, ни постоянного очага. Всю жизнь он делал самолеты и мало беспокоился о личном устройстве.

Жить Петр Ефимович устроил щенка в ящике из-под телевизора. Постелил на дно махровое полотенце, поставил блюдце с молоком и сел под бра, чтобы не тревожить малыша верхним светом. В родословной Чапа указаны были звонкие имена его родителей и прародителей. Петр Ефимович, наморщив лоб, попытался припомнить имя своей бабушки по отцу, но так и не смог. Вздохнув, убрал родословную, склонился над щенком и стал с уважением его разглядывать.

На следующий день Сундуков накупил всяких обновок, Тут были поводки разной длины, ошейники, даже бархатная попонка. Продавец усиленно предлагал ременную плетку, но Петр Ефимович отказался.

Вскоре щенок освоился на новом месте и уже не скулил по ночам. Днем они играли в мяч, носились по комнате. Случалось, почтенный инженер опускался на четвереньки против щенка и лаял на него: воспитывал злость. Если щенок отвечал, для Петра Ефимовича не было большей радости. Но по-настоящему он чувствовал себя счастливым, когда купал воспитанника, а тот блаженно урчал, кряхтел, постанывал, выражая блаженство.

На работе теперь только и было разговору, что о животных. Сослуживцы понимающе улыбались, притворно завидовали Сундукову, считая его конченым человеком. А он возвращался в свою одинокую квартиру с удовольствием и нетерпением. Сотрудницы находили, что Петр Ефимович помолодел.

2

Чап исчез три месяца спустя, во время прогулки. Хозяин оставил его в сквере, отправясь домой за сигаретами. А когда вернулся, щенка уже не было. Напрасно Петр Ефимович искал его по дворам и задворкам, напрасно приставал к прохожим с расспросами, — Чап точно канул в воду.

…В тот злополучный день к щенку, оставленному без присмотра, подошли двое гуляк и стали его разглядывать.

— Как думаешь, чтой-то за зверь? — сказал один из них, пахнущий водкой.

— Должно, коза, — определил другой, пахнущий водкой и пивом. — Комолая.

Они отошли в сторону, потом первый, подумавши, чмокнул губами и приказал:

— Ко мне, барбос!

Чап послушно подбежал и завертелся возле.

— Ишь ты, ученая! — одобрительно заметил второй гуляка. — Рядом, дурак, пальто испачкаешь!

Чай пошел рядом, эту команду он тоже хорошо знал. Он был слишком мал, чтобы знать повадки людей. Он судил о них по своему хозяину, а на хозяина всегда можно было положиться.

Посовещавшись, гуляки завели его в какой-то двор и заперли в пустом гараже. Чап терпеливо сидел там, целиком доверившись воле людей. Выпустили его, лишь когда стемнело: позволили немного побегать на поводке и дали хлеба. Еда оказалась кстати, он успел сильно проголодаться. После кормежки его снова заперли, и на этот раз надолго.

Свет в гараж не проникал вовсе, и Чап удивлялся, как затянулась ночь, и торопил утро. Наконец двери растворились. Он увидел, что ночь давно прошла и даже на исходе тот час, в какой хозяин обычно возвращается из дневной отлучки. Чап присмирел, ему стало страшно и тревожно отчего-то, глаза забегали с тоскливым вниманием.

Вечером его привели в дом, где жил старый человек с голыми ногами и низким, скрипучим голосом. Чап не сразу сообразил, что это женщина. Она потрепала его за ушами, налила молока.

Утолив голод, Чап лег на коврик и настороженно следил, как люди разговаривают между собой. Может быть, догадывался, что речь шла о нем и о его будущей жизни.

Старуха неохотно стала выкладывать на стол деньги, и те, кто привел его, ушли довольные. А Чап остался, Хотя и очень просился с ними: он еще надеялся, что его отведут к хозяину.

Остаток дня старуха приучала его носить колокольчик.

— Конечно, это не чистокровный шотландец, — рассуждала она, — но довольно мил, А какая роскошная челка! Кхм!

Так прошел этот день, за ним другой, третий, и постепенно Чап стал привыкать. Он уже не обращал внимания на запах лука и непонятных цветов от рук его новой хозяйки, раздражавший его первое время. Однако хозяйка отравляла ему жизнь колокольчиком и какой-то странной игрой. Почти каждое утро она прикладывала к его лапе линейку и потом изумленно покачивала головой с блестящими трубочками. Когда Чап перерос линейку, в доме появилась другая, длиннее первой. Он подозревал, что игра не нравится и самой хозяйке, и как-то ночью разгрыз линейку на мелкие щепочки. За это его безжалостно выпороли. Но потом хозяйка словно бы устыдилась и стала усиленно его ласкать. Пес разнервничался, целый день не подходил к миске.

Он был служебной собакой, и природа благодатно соединила в нем все лучшее, чем обладали его предки-ризеншнауцеры, ротвейлеры и эрдельтерьеры, но хозяйка считала Чапа декоративной собакой и обращалась с ним, как с болонкой.

Житье становилось день ото дня хуже. То его осыпали ласками, то жестоко наказывали, и он уже ничего не понимал в поступках хозяйки и по ночам думал о том, как хорошо было жить в самом начале. Иногда ему снился первый хозяин, веселый и добрый, с теплыми, мягкими руками. Пес жалобно взвизгивал во сне, вилял обрубком хвоста, словно умолял хозяина забрать его.

Однажды Чап сидел на стуле и глядел в окно на мокрую улицу. Хозяйка еще не вставала, не кормила и не выводила его с ночи, и он чувствовал сильный голод и тяжесть в брюхе, но будить свою повелительницу не смел. Чем дольше он сидел так и созерцал дождь, тем больше заполнялось его сердце печалью. Чувство это стало так велико, что потребовало немедленного выхода, — Чап взвыл. Хозяйка вскочила со своей тахты, ударила его туфлей. Это произошло так неожиданно и так несправедливо, что он в бешенстве укусил ее. В конце концов у него было свое горе и он имел право хоть как-нибудь его выразить.

Хозяйка закричала истошным голосом. Чап испугался своей дерзости, пополз к ее ногам, вымаливая прощение, но получил еще один удар, страшней прежнего, потом удары посыпались так же безудержно, как еще совсем недавно сыпались ласки. Гордость пса была раз и