близость, каждая клеточка. Ох, ну и сволочь. Видит же, что я едва соображаю!

— Пожалуйста, не останавливайся, — сдаюсь, проклиная его на чём свет стоит за эту свою слабость. — Я хочу тебя.

Ломаю себя этой просьбой и одновременно ловлю от этого кайф.

Не успеваю выдохнуть последние звуки, как Марк опять заполняет меня во всю длину и срывается, на этот раз яростно, нетерпеливо. Амбар заполняется хриплыми стонами и громкими шлепками наших тел. От глубины и ритма трения уплываю. Перед глазами лишь его напряжённый, пугающий взгляд. Он всегда смотрит на меня так, что дрожь пробирает.

Спина горит будто натёртая наждачкой. Наши губы присыпаны пылью, солённые от пота. Волосы лезут в лицо, воздух рвётся из груди, но не находит выхода. Марк исступлённо продолжает водить нас обоих по краю, как бы я ни стремилась получить всё и сразу.

Оргазм наступает внезапно: взрывает лёгкие криком, хлопает тишиной по ушам. А он всё не останавливается. Закидывает мои ноги себе на плечи и продолжает вбивается: резче, быстрее… Безостановочно…

Я изгибаюсь, мне не хватает дыхания. Цепляюсь за напряжённую шею, подаваясь вперёд. Внизу живота нарастает знакомое томление. Разве так бывает? Второй раз подряд…

Но несколько ритмичных толчков и вспышка внутри откидывает меня в другую вселенную. Не так ярко, как в прошлый раз, теперь спазмы во внутренних мышцах слаще и дольше — эхом покатившегося по телу удовольствия выносят куда-то за пределы амбара.

Марк кончает беззвучно, но бурно. Мне на живот. Презервативы так и остались лежать где-то у входа. Нужно будет обязательно убрать их.

Я лежу, пытаясь восстановить дыхание, пока Ремизов, стоя на коленях, с каким-то извращённым упоением разглядывает моё испачканное тело.

— Покурить бы… — Шарит по карманам приспущенных джинсов.

Смазанным движением перехватываю его руку.

— Здесь нельзя, — предупреждаю сипло.

Удовольствие схлынуло и мне снова невыносима мысль, что он так легко меня подчинил, что из нас двоих именно Марк решает, где поставить точку или где продолжить. Он мною пользуется, не скрывая этого, поэтому я считаю себя вправе выразить недовольство. За то, что он играет мной. За то, что я ему всё позволяю.

Наверное, было бы проще, если бы мы познакомились как-то иначе. В такого, как он я, наверное, даже могла бы влюбиться. И хорошо, что всё с самого начала пошло не так. Меньше будет разочарований.

Зажав подмышкой сарафан, быстрым и независимым шагом направляюсь к двери, когда в плечо мне больно впиваются его пальцы, пригвождая к месту.

— Какого хрена ты опять подорвалась? Я хотел ещё немного полежать с тобой рядом.

Черты красивого лица искажены таким разочарованием, что становится слегка не по себе. Но я понимаю, что должна оттолкнуть его. Ремизов сволочь редкостная, пусть у него даже настолько умелые губы, что от его поцелуев крышу сносит и током бьёт.

— Мне нужно помыться. — Демонстративно перевожу взгляд на свой липкий живот.

Тим себе такого непотребства никогда не позволял. Но больше всего меня цепляет сам факт чужих следов и запаха на коже. Вернее, ощущения… невероятно приятные, правильные. Хотя правильного в этом только осмотрительность. Было бы верхом инфантильности, внезапно стать родителями.

В тёмных глазах сквозит замешательство, словно для Марка всё в порядке вещей, после чего он несильно, но грубо подталкивает меня вперёд.

— Пошли.

— Не забывай, что ты здесь в гостях. Веди себя тише, пожалуйста.

Продолжаю идти, пытаясь его игнорировать, но Марк не отстаёт ни на шаг.

— Ты ведь понимаешь, что Солнцев к тебе не вернётся, правда? — спрашивает, на ходу застёгивая ширинку.

Смотрю на него волком, пытаясь нащупать причину его недовольства, но по итогу лишь сильнее раздуваю недовольство своё. Значит, вот как? Считает меня отчаявшейся дурочкой, вцепившейся в парня как в гриву репей?

Да, я долгое время не догадывалась, что наша пара держится на честном слове: Тим не давал повода думать иначе, да и проверять его, признаться, не возникало желания. Но это не значит, что я себя настолько не уважаю.

— Не твоё дело, Ремизов, — бросаю холодно. — И не тебе меня лечить. Сам от скуки, что ли, пытаешься Иру отбить? Это что, фетиш какой-то? Прости, я в отклонениях не сильна.

— Почему же, детка? — ухмыляется Марк, сжигая меня взглядом. — Любить одного, а стонать под другим — примерно то же самое.

— Просто заткнись, хорошо? — шиплю, открывая дверцу летнего душа. С досадой отмечаю, что, если захлопну её за собой, то не увижу ни зги. — И, пожалуйста, сделай так, чтобы утром я тебя здесь не видела.

Конечно, можно было съязвить. Напомнить, кто уже трижды стал инициатором. Но я так вымотана, что на ругань просто нет сил. Поэтому позволяю себе проигнорировать и его слова, и пылающий взгляд на моих ягодицах. Просто открываю прогретую за день воду и остервенело смываю с кожи свидетельство очередного своего грехопадения.

Что-то много между нами становится «очередного»… Нехорошая тенденция, пора прекратить потакать взбесившимся гормонам.

— Замри.

Я пытаюсь игнорировать его приказ. Но что-то новое звучит в его тоне. Что именно — определить не получается, просто чувствуется лёгкой рябью по телу.

На ум приходит только одно: Марк отдышался и готов к новым подвигам. Или собирается произнести очередную гадость. И ни в одной из версий возможного исхода не предполагаю, что он примется на ощупь вынимать запутавшийся в моих волосах клевер.

Я не знаю, что на это сказать, не понимаю, как реагировать на своеобразную ласку. Просто закрываю глаза, чувствуя, как меня затапливает наслаждением едва ли не большим, чем пережитое недавно в амбаре. Стук сердца отчего-то ускоряется до головокружения. Хотя это не возбуждение, увы, не оно…

В груди царапает неприятная горечь.

Полнейший идиотизм думать, что для него это что-то значит. Не значит. Совсем ничего. Марк элементарно оказался рядом в сложный момент, воспользовался случаем и дальше продолжает меня юзать. Ему как было плевать я или другая, так и осталось. Ничего не изменилось.

Мужчинам выгодно, когда девушка чувствует себя особенной, привязывается, доверяет. Удобно, должно быть, когда тебя ждут в каждом городе.

— Марк… Не надо... В комнате Миланы есть расчёска. Да отпусти ты меня!

— И не надейся, — с какой-то наигранной наглостью изрекает он, припирая меня к стене и красноречиво толкаясь твёрдым пахом мне в поясницу.

Эта фраза колотится в моём мутном сознании недосказанностью, потому что в следующий момент в дверях раздаётся смущённое покашливание.

—