– Первый ребенок? – жизнерадостно спросила она.

– Второй.

– Ну, значит, вы знаете, что к чему.

– Да, наверное.

– Мальчик или девочка?

Я растерялась, и тогда она подняла на меня глаза и уточнила:

– Ваш первый ребенок мальчик или девочка?

– Мальчик.

– Какого возраста?

У меня перехватило дыхание. После стольких лет я все еще не научилась справляться с подобными вопросами. Во рту у меня пересохло, язык прилип к гортани. Я подумала о Диллоне, и он тут же предстал передо мной таким, каким он был в те последние дни перед тем, как мы его потеряли. Его мягкие, с завитками на шее, волосы, его упитанные ножки и ямочки на маленьких пухлых руках. Именно таким я его и помнила – трехлетним мальчиком, навечно оставшимся в детстве.

– Три года, – ответила я.

Женщина дружески улыбнулась и перевела взгляд с меня на экран компьютера.

– Я уверена, он очень обрадуется братишке или сестренке.

– Конечно, – тихо проговорила я.

– Значит, так. Поскольку вы выбрали комбинированные медицинские услуги, вам придется заполнить эти формы и отослать их в исполнительный отдел службы здравоохранения.

Остальная часть визита прошла как в тумане – я думала лишь о том, что солгала насчет Диллона. Не столько даже солгала, сколько скрыла правду. Почему я это сделала? Да потому, что представила, как выражение лица этой женщины из веселого мгновенно станет похоронным, и не могла этого вынести – поэтому и солгала. Меня одаривали жалостливым взглядом столько раз, что и не припомнить. Но потом во время нашей беседы я встревожилась: а вдруг моя ложь в последующие визиты обернется неприятными последствиями. Я представила себе, как прихожу в больницу, случайно в коридоре сталкиваюсь с этой доброй женщиной, она меня спрашивает о моей беременности и о том, рассказала ли я уже о ней своему сыну; а в коридоре сидят другие беременные женщины и их супруги, и все они бесцельно оглядываются вокруг и вполуха прислушиваются к разговорам, а я должна буду объяснить, что Диллон умер. Упомянуть о мертвом ребенке в присутствии беременных женщин! Одна эта мысль привела меня в ужас.

– … Вот и все, что вам предстоит при первом посещении. А теперь, чтобы вы не забыли, я запишу дату на вашем талончике.

Я протянула ей талончик и, следя за тем, как она аккуратно вписывает в белый квадратик дату визита, продолжала думать о том, что я должна ей хотя бы что-нибудь объяснить насчет Диллона.

– Когда придете в следующий раз, поднимитесь по лестнице, и там вас примет медсестра. Хорошо?

– Хорошо. Спасибо.

Оставив ее в веселом расположении духа, я шла по коридору, кусая губы от сожаления и ругая себя за нерешительность, как вдруг меня окликнули:

– Робин! Это ты?

Женщина в синем платье, с аккуратной, напоминающей рождественский пудинг округлостью направлялась прямо ко мне, и лицо ее светилось робкой, смущенной улыбкой. Ее каштановые волосы мягко ложились на плечи, а лицо было усыпано веснушками. Знакомое лицо, но я никак не могла вспомнить, кто она.

– Я Таня, – сказала она. – Из галереи «Ситрик». Мы познакомились несколько лет назад на выставке вашего мужа.

– Таня. О да, конечно, мы знакомы. Прошу прощения, что не узнала.

– Ничего страшного! – рассмеялась она и добавила: – От беременности в памяти сплошной беспорядок, верно?

– Наверное. А когда вы ждете ребенка?

– В марте? А вы?

– Не раньше лета. Я на самом деле пришла только зарегистрироваться.

– А-а, – протянула она.

Мы, явно чувствуя неловкость ситуации, с минуту помолчали. Когда идешь регистрировать беременность, вряд ли хочется наткнуться на кого-то из знакомых. Ты еще не готова ни с кем поделиться своей новостью, но если тебя встретили в предродовой клинике, твое положение яснее ясного. У меня было такое ощущение, будто я залезла в чужую сумку и меня поймали с поличным.

– А как поживает Гарри?

– Спасибо, хорошо. Много работает, – добавила я, неожиданно вспомнив слова Гарри. – Он сказал мне, что вы хотели взглянуть на его новые работы.

На лице ее мелькнуло легкое замешательство.

– Когда он встретил вас в прошлый выходной, – продолжала я. – Он очень обрадовался, хотя, боюсь, он убьет меня за то, что я вам это рассказываю. Но знаете, он будет так рад, если его снова выставят в «Ситрик».

Я увидела выражение ее лица и оборвала себя на полуслове. Замешательство перешло в полное недоумение, и она отрицательно замотала головой.

– Робин, вы, наверное, что-то путаете. Я с Гарри давным-давно не виделась. Последний раз мы с ним говорили года два назад, а то и больше.

– О, – смутившись, проронила я. – Должно быть, он говорил о ком-то другом из «Ситрик». Там еще есть эта Салли или Сара? Я уже не помню.

Я рассмеялась, но Таня не сводила с меня недоуменного взгляда.

– Галерея «Ситрик» закрылась, – мягко сказала она.

– Что?!

– Очередная жертва рецессии. – Таня грустно рассмеялась. – Ни у кого больше нет денег на произведения искусства.

Мысли у меня в голове закружились вихрем. Галерея «Ситрик» закрылась? Я снова вспомнила слова Гарри: Таня из галереи «Ситрик». Это было в день демонстрации. Я уверена, именно ее он и упомянул.

– Что ж, – Таня пожала плечами, – приятно было повидаться. И пожалуйста, передайте привет Гарри. Возможно, когда дела пойдут получше, наши пути снова пересекутся.

– Конечно, – улыбнувшись, сказала я. – Желаю вам удачи.

Выйдя из поликлиники и осторожно двигаясь по снежному настилу, я размышляла о Гарри и о его словах. Я недоумевала: почему он мне солгал? И если он не встретил в тот день Таню, то кого же он встретил и почему не захотел мне об этом рассказать?

А вдруг я ошибаюсь? Возможно, Гарри упомянул кого-то другого из совсем другой галереи, и мне имя Таня только послышалось или я не так его поняла. Но как я ни крутила эти мысли в голове, разуверить себя мне не удавалось. Мой муж мне солгал. Я вспомнила, как Гарри вел себя в тот день: он был взбудоражен и рассеян. Воспоминания об этом дне не покидали меня весь долгий путь до офиса, свиваясь в новую ниточку тревоги, еще одну в придачу к остальным.

Я проснулся под звуки «Сказки Нью-Йорка». Все ясно. Раз по радио звучит «Сказка Нью-Йорка», значит, близится Рождество. Я чувствовал себя омерзительно. Вроде подонка из этой песни. Тягучая мелодия была как нельзя кстати. Кто бы еще, кроме Шейна Макгоуэна, унылым декабрьским утром сумел бы спеть о том, что он мог бы кем-то стать, но не стал, да еще так проникновенно, что тебе тут же хочется напиться?