Синяк на бедре небольшой, ссадина на локте, ссадина на лбу, большой, круглый, лиловый кровоподтек на плече. Это она здорово приложилась.

— Обо что ты так?

— Не знаю. Отключилась на секунду, пришла в себя — лежу внизу лестницы.

— Странно, не ожидал такой динамики, — удивился я, положив ей руку на затылок. — У тебя не было каких-то чрезмерных нагрузок?

Промолчала. Да и чёрт с ним. Какая разница? Важны следствия, а не причины.

— Улыбнись. Подвигай бровями. Пошевели ушами… Знаю, что не умеешь, просто попробуй. Завтракала?

— Да.

— Глотала нормально?

— Ну… Как будто через силу немножко.

— Плохой признак. Не знаю, что ты делала с момента прошлого осмотра, но больше этого не делай, потеря глотательного рефлекса нам точно ни к чему.

Снова промолчала. Лицо окончательно застыло прекрасной неподвижной маской, улыбок на нём больше не будет, иннервация блокирована. Снизилась внятность речи из-за нарушенного контроля губ. Целоваться ей в ближайшее время не светит. Интересно, она вообще целовалась? Тьфу, какие глупости лезут мне в голову. Внешность имеет значение — будь она страшненькая, я бы воспринимал ситуацию спокойнее, хотя с точки зрения медицинской этики не должен. Вон, даже Алька сопит расстроенно.

— Ну что же, приступим.

— Как это будет… Происходить? — не выдержала девушка.

Страшно ей, надо полагать. Мне было бы страшно.

— Довольно просто — для тебя. Ты сидишь, лежишь, стоишь — как тебе удобнее. Я тебя рисую. Мы разговариваем.

— Рисуете?

— Звучит странно, понимаю, но работает. Можешь потом забрать наброски и сжечь, если хочешь. Искусство ничего не потеряет, я так себе художник.

— Я могу одеться?

— Да, конечно. Но маску, пожалуйста, не надевай.

— А разговаривать обязательно?

— Не хочется?

— Нет.

— Понимаю, я тебе неприятен, и у тебя есть на то причины. Но придется — это контроль обратной связи.

— Не понимаю.

— Сложно объяснить. Когда мы говорим, я контролирую твою точку локуса на фрактале. Чувствую, как меняешься ты и как меняется мир.

— А без рисунков и разговоров не можете?

— Могу. Иногда приходится действовать быстро. Но и последствия непредсказуемы. Поскольку ты не умираешь у меня на руках от ранения в сердце, то лучше не спешить.

— И когда вы начнете?

— Уже начал. Ты сидишь, мы разговариваем, я рисую, — показал ей блокнот с наброском.

— Я ничего не чувствую!

— И не должна. Ты меняешься относительно мира, а не себя, потому что ты и есть точка отсчета.

— Не понимаю.

— Я и сам не очень понимаю, — признался я. — Но факт.

— И когда у меня… Отрастёт… Ну…

— Мужской половой признак?

— Да, — лицо бесстрастное, но её аж передёрнуло от отвращения.

— Всё будет не так, как ты себе представляешь. Сейчас тебе кажется, что ты будешь девочка-с-пиписькой, несчастная и нелепая. Потому что проецируешь себя в мужское тело, и тебе гадко. Так и было бы, если бы тебе поменяли пол гормонами и хирургией, да еще так экстренно, как планировал твой отец. Кстати, не подскажешь, почему? Если ему позарез нужен мальчик, логично было начинать до полового созревания, делать трансгендерный переход плавно, совмещая гормональную терапию с работой психолога, а не растить тебя девочкой до семнадцати, а потом угробить эндокринную систему ударными дозами тестостерона.

— У него был мальчик. Наследником был мой брат, но он умер.

— Соболезную.

— Не стоит. Я его почти не знала. У нас разные матери, мы встречались пару раз в год на официальных мероприятиях. Я даже лица его не видела ни разу.

— Разве это нормально? — влезла в разговор Алиана. — Если бы у меня был брат, я бы хотела с ним общаться!

— Зачем? — вяло спросила Калидия.

— Ну как же, это брат!

— И что?

Девушки смотрят друг на друга с непониманием. Детдомовская бессемейщина и аристократическая клановость. Одна все детство плакала в казенную подушку, мечтая о семье, другая не знала, куда от нее деться, и в сладких снах видела себя сиротой.

Жизнь всегда дает нам не то, что хочется.

— От чего умер твой брат? — переключаю разговор на себя.

— Его убили.

— Кто?

— Кто же признается? — удивилась Калидия. — Любая из враждебных фракций, желающая ослабить нашу. Любой из нашей фракции, считающий, что сможет занять место спикера. Спикер должен иметь наследника, поэтому наследник всегда мишень.

— Не хочешь быть наследником?

— Мои желания не имеют значения, — замкнулась девушка.

— А чьи имеют? Отца?

— Ничьи, — отрезала она. — Важны интересы фракции, отец их проводник.

— Для тебя они тоже так важны?

Замолчала. Не ответила. Лицо ничего не отражает, но я настроился на резонанс, и от нее веет безнадежной горечью. Нет-нет, так не годится, мне нужен вербальный контакт.

— Давай представим, что ты не дочь владетеля Креона, а просто девушка Калидия, которая никому ничего не должна. Чем бы ты хотела заниматься? Как жить?

— Зачем об этом говорить? Я — это я.

— Это ненадолго, — серьезно сказал я. — Скоро ты станешь другим человеком. Может быть, у него будут другие мечты.

— Он что, даже не вспомнит, что был мной?

— Дело в том, что он тобой не был, — ответил я. — Это будет молодой человек по имени Калид, и я с ним не знаком. А чего хотела бы девушка Калидия?

Она замолчала и задумалась. Я поступаю жестоко и неэтично, провоцирую и нагнетаю. Делаю больно. Но так надо. Эмоциональные реакции раскрывают пациента. Когда я закончу свои труды, девушки, которая могла бы меня этим попрекнуть, уже не будет.

— Не знаю, — ответила она наконец. — Мне сложно представить себя вне… Вне…

— Замкнутого круга обязательств и долга? — подсказал я.

— Да, пожалуй. Никогда не рассматривала себя отдельно. Для нашей семьи, ты — это и есть твой долг. По этому праву мы возглавляем тех, кто живет для себя. Потому что живущий для себя не может принимать решения за других.

— А кто-то обязательно должен принимать за них решения? — спросила Алька. — Разве они не могут сами?

— Не могут, — уверенно ответила Калидия. — Общество, где каждый принимает решения за себя, и никто — за