– Поздно? Продленный день? Ну что же... раз так, ты мне больше никто, – свирепо отозвалась Фаина. – Вот Лиля – хорошая девочка, умница, останется дома.

Фаина была жуткая интриганка: у нее были любимчики, каждый день разные, и все это пылко обставлялось аргументами, выкриками «раз так, ты мне больше никто». «Раз так, ты мне больше никто» всерьез не расстраивался, но пытался заслужить прощение.

– Ну, ма-ама, – заныла Дина.

– Иди, Дина, – трагическим голосом короля Лира произнесла Фаина и хитренько добавила: – А мы с Лилюшей кое-чем займемся, да, Лилюша?

– Нет-нет, я никак не могу... – начала Лиля, и у Фаины тут же стали глаза как у маленькой обиженной девочки.

Кое-что – это были карты.

В оставшееся от семейных интриг и от попыток накормить семью время Фаина сидела за ломберным столом – раскладывала пасьянсы: «Бисмарка», «Могилу Бонапарта», «Косыночку», «Секрет дам». Иногда она писала на зеленом сукне мелом «Я», «Б», «Д» – «я», «болван», «другой» – и играла сама с собой в преферанс. Она была готова играть в любую игру – хоть в дурака, хоть в девятку, хоть в покер.

– Одна партия в «тетку», и все, – решительно сказала Лиля. Счастливая Дина, уйдет сейчас в школу, и все, а когда человек работает дома, это как будто не считается!..

Работу для Лили добывал Леничка через своих знакомых – у него было немыслимое количество знакомых. Сейчас Лиля переводила с французского предисловия для издательства «Всемирная литература». «Всемирная литература» открылась год назад, в издательском плане были Гейне, Гофман, Шиллер, Бальзак, Беранже, Гюго, Доде, Золя, Мериме, Стендаль, Флобер, Франс... Учитывая нехватку переводчиков, способных делать тщательную, но не творческую работу по переводу вступительных очерков, примечаний и библиографических справок, Лиля могла быть обеспечена работой на годы вперед. Лиля переводила для «Всемирной литературы» – это было несложно и приятно, и делала технический перевод с немецкого – это было очень сложно, она не понимала смысла и с трудом справлялась. За предисловия платили немного, а за технический перевод плата была за количество страниц, страниц было много – сто, и деньги получались приличные – несколько тысяч рублей. Лиля собиралась половину денег отдать в хозяйство, а на оставшуюся половину купить, в магазине ненормированных продуктов, сахарин и выменять его на туфли. Она точно знала, какие у нее будут туфли, – золотистые с пряжкой, она даже видела их во сне – золотистые с пряжкой, можно серебряные с бантом.

Фаина ее переводы работой не считала, стояла рядом, канючила поиграть, как ребенок. Работой считались уроки, Лиля давала уроки музыки и немецкого в одной семье: ребенку – музыки, а отцу-инженеру – немецкого. Оба Лилиных ученика были милые. «Ich habe hund», – приветствовал ее ребенок. «Еin hund», – упорно исправляла Лиля, и они принимались играть гаммы. «До-ре-ми?» – приветствовал ее отец-инженер, и они принимались за немецкий.

За урок музыки она получала тарелку супа, в этот день она старалась не есть дома. Немецкие уроки из двух часов превращались в три и еще долгие разговоры. Платили за уроки немецкого дважды в месяц, с опозданием, но зато эта работа была регулярной.

– Лиля, дашь мне брошку? – нетерпеливо сказала Дина. – Которая в виде цветка.

Дина любила все блестящее и все чужое.

На самом деле неряха Дина вовсе не была равнодушна к собственной внешности, любила наряжаться «во все красивое», любила приукрасить себя в самый последний момент, прежде чем выбежать из дома, но обычно ограничивалась какой-то неожиданной броской деталью – шляпа, пелерина, лента вокруг головы, что-то отцовское бархатное. И на чем-то скромном, темном, небрежном, категорически неаккуратном всегда было что-то «красивое» – висело на одной нитке, болталось, сбивалось набок... Время от времени Дина залезала в Лилин холщовый мешочек с драгоценностями, как сорока-воровка, что-то утаскивала, потом возвращала, сама с собой менялась, ей было все равно, что это, главное, чтобы блестело. Вообще же наличие у Лили фамильных драгоценностей никого не смутило – Лиля объяснила коротко: «Это моей мамы», и Ася только сочувственно вздохнула в ответ, а Фаина сказала равнодушно: «А-а, цацки...» – настоящими ценностями были хлеб, пшено, сахарин, но никак не цацки. Брошки и ожерелья, конечно, можно было обменять на продукты, но – забрать у сироты материнские драгоценности, «память»?!.. Она взяла девчонку с улицы «голую», пусть так оно и будет, – у Фаины были свои принципы.

– Я дам тебе брошку, а ты за это снимешь шляпу, – предложила Лиля.

– Она тебе брошку, а ты ей снимешь шляпу, – поддержала Фаина. У Фаины был хороший вкус – бархатный, кружевной, но хороший.

– Ты что, зачем снимать шляпу? Куда же я надену брошку? Будет очень красиво, – возразила Дина и побежала по коридору с таким топотом, будто бежал не учитель Д. М. Левинсон, а довольно крупный медвежонок.

– Ди-ина! Чтобы в девять вечера была дома! Ни мину-утой позже! Поняла?! Ушлепала, – мрачно сказала Фаина, услышав, как захлопнулась входная дверь, и оживленно повернулась к Лиле: – Ну, давай же играть!..

Как только Дина выходила из дома, из «а-а, Динки», она становилась Диной Мироновной, уважаемым человеком, ценным работником. Она заканчивала учебу в Петроградском педагогическом институте имени Герцена, бывшем Третьем педагогическом, была самой активной студенткой, бессменной старостой курса, ее уважали, продвигали, она была справедливой, внимательной, настоящей, в лучшем смысле слова, общественницей... – все только для общества, для других, ничего для себя.

Дина работала днем и ночью, и все ее дни и ночи были счастливыми.

Днем она работала учительницей русского языка и литературы в единой трудовой школе № 3 в Саперном переулке, во второй ступени, по-старому, в старших классах, а ночью, то есть вечерами, работала там же, в единой трудовой школе № 3, в группе продленного дня. Дина организовала эту, одну из первых в Петрограде группу продленного дня и за «усиление педагогического надзора за учащимися» была награждена грамотой. Сама Дина не думала ни о каком усилении педагогического надзора, а просто очень жалела детей, которые болтаются вечерами по улицам без присмотра.

Половина учителей в школе были с большим стажем, с высшим педагогическим или религиозным образованием, они работали здесь еще до революции, когда единая трудовая школа № 3 была женской гимназией, у остальных было среднее педагогическое образование. Но Дину приняли с распростертыми объятиями – не хватало хоть сколько-нибудь грамотных людей, готовых прийти в школу и учить детей писать и читать, и за нее схватились с восторгом, хотя у нее еще не было диплома. Целый день Дина учила, воспитывала, выступала на собраниях, боролась, ставила вопросы и решала проблемы. А дома она опять становилась толстой нелепой Динкой, и все домашние относились к ней с любовным, но все же снисхождением: наша Динка, она как маленький ребенок, и смех близко, и слезы недалеко.

Брошку в виде цветка – фрейлинскую брошь с монограммой императрицы Марии Федоровны, бриллиантовые лепестки вокруг крупного изумруда, Дина прицепила на шляпу, и получилось очень удачно – цветок как раз закрыл самое большое жирное пятно.