Характерная черта мещанства – неприятие марксизма. Как отмечает М. Кантор, для Маркса целью развития всего человечества и каждого человека являлась свобода, такая, чтоб свободное развитие каждого было условием свободного развития всех, а обыватель не мог этого понять [57, 74]. Заслугой К. Маркса, писавшего «Капитал» в период Первой франко-прусской войны, было и то, что он хотел положить конец подобным мировым бойням и причинам, их порождающим [57, 76]. М. Кантор пишет: «Прежде чем убить человека на войне, никчемность его существования доказывают в мирное время; война лишь добивает – доделывает то, что уже сделано» [57, 78]. Нам легко найти подтверждающие примеры. Премьер-министр страны, мнящей себя европейской (Д. Медведев), заявляет учителям, что им деньги не нужны, раз они по призванию работают. Вот силовики, те жизнью рискуют, потому и получают в несколько раз больше. А ученики тем временем с увлечением играют в компьютерные танковые сражения, морально готовясь к настоящим. А тысячи молодых европейцев-мусульман, не найдя себе применения дома, вступают в ряды ИГИЛ и в другие подобные организации.

По мнению М. Кантора, именно современные мещане-менеджеры являются важнейшей антимарксистской силой: «Буржуазные революции в мире сменились революциями petty-bourgusie; трагические пролетарские революции мутировали в революции менеджеров, которые обозначили себя сегодня как «гегемонов» – им так хотелось оттеснить от процесса истории рабочих, что они потребовали оценки своего первородства, а пролетариям дали чечевичную похлебку – и испытанное средство подействовало» [57, 83]. А мир тем временем тихо сползает к войне. Революции менеджеров замерли в ожидании нового Луи Наполеона [57, 83]. Свой посильный вклад вносит и мировая демократия, воплощенная в международных СМИ: «Носителей национальных/религиозных/клановых правд убеждают, что следует отстаивать свои позиции перед лицом возможной автократии и подавления прав меньшинств. Говорится так: лучше уж беспорядок, чем тоталитаризм, – и все кивают, кто же сочувствует тирану?! Неудобства (локальный терроризм), которые приносит провокационная риторика, принимают как неизбежное зло свободы. Гражданина далекой варварской страны убеждают, что он должен принять посильное участие в гражданской войне, ведь он делается не просто солдатом, но потенциальным избирателем» [57, с. 94]. Тем временем призрак бродит по Европе (на наш взгляд, по миру – С. Б.), призрак коммунизма. М. Кантор пишет: «Если бы этого призрака не было, положение было бы безнадежно. Учение Маркса возвращается в мир, и возвращается вместе с любовью к философии и истории, вместе с потребностью в категориальном мышлении, вместе с тоской по прямой незаковыченной речи» [57, 92]. Видимо, необходимость в призраке коммунизма отпадет только тогда, когда исчезнет опасность глобального рукотворного апокалипсиса, исчезнет важнейшее условие, эту опасность порождающее, – всеобщее господство отчуждения труда. Но это и будет означать начало перехода к коммунизму. Либеральный рынок выбрал мировую гражданскую войну как систему управления миром [57, 104–105]. В нашей стране это закончилось победой капитализма без профсоюзов, всевластием олигархов и резким ростом социального расслоения [57, 109]. Но закончилось ли? М. Кантор пишет: «Первый результат политики глобализации – это образование элиты, не принадлежащей никакой определенной стране, не зависящей даже от режима власти, вставшей над историей, над культурой и над традицией. Если люмпен-пролетариат представлял опасность, идущую снизу, из низовых страт общества, то обособленная от общества люмпен-элита представляет опасность вдвое большую» [57, 111].

Сходную позицию высказывают и М. Хардт с А. Негри: «Военная сила призвана гарантировать условия функционирования мирового рынка, то есть – разделение труда и власти внутри глобального политического организма. Но такое ее усиление имеет парадоксальную природу, поскольку взаимосвязь между безопасностью и прибылями развивается в противоположных направлениях. С одной стороны, развертывание военных возможностей государства необходимо для обеспечения безопасности мировых рынков, но, с другой стороны, режимы безопасности обычно приводят к выстраиванию национальных границ и препятствуют мировым потокам производства и торговли, составляющим основу наиболее крупных прибылей» [129, 219 –220]. Результатом становится грандиозная коррупция: «Пример, в данном отношении стоящий за всеми нынешними проектами “строительства государств”, – это интеграция во всемирный капиталистический рынок республик бывшего Советского Союза. В то время как их экономики перестраивались, чтобы приспособиться к глобальному разделению труда и власти, отрасли государственной промышленности приватизировались, а исключительные разрешения на экспорт и импорт приобретались на основании семейных и политических связей, что привело к появлению гигантских состояний у новых олигархов. Одновременно в России возникли влиятельные мафиозные группировки, контролирующие разнообразную криминальную деятельность» [129, 222].

Общий итог функционирования нового глобального порядка в политике и экономике неутешителен: «Глобальное состояние войны и конфликт, порожденный односторонней военной политикой, имели серьезные разрушительные последствия для мирового производственного и торгового оборота. Подводя итог, можно сказать, что односторонняя вооруженная глобализация по американскому образцу породила новые препятствия и помехи, мешающие тем мировым хозяйственным сетям, которые возникли в предшествующие десятилетия. На наличие самого важного кризиса нынешнего глобального режима хозяйствования, с точки зрения его собственной аристократии, указывает тот факт, что в сегодняшнем мире в него вовлечена столь незначительная часть общего производственного потенциала. Большие и растущие группы мирового населения влачат нищенское существование, будучи лишены возможностей и доступа к образованию. Многие страны отягощены государственными долгами, которые истощают их жизненно важные ресурсы» [129, 387].

Социальной средой существования новой интернациональной олигархии стала корпоративная «демократия». М. Кантор иронично отмечает: «Возник поистине водевильный курьез: гражданин может почувствовать себя таковым (то есть имеющим право на свое мнение, свободу выбора, совести и прочее) только при условии функционирования такой общественной модели, где его мнение не значит решительно ничего. Он не вправе знать (и не знает), куда главы корпораций кладут его деньги; он не может знать (и не знает), какой будет его завтрашний день; он не в состоянии узнать (и ему никто никогда не расскажет), каковы перспективы у страны (ресурсов, земель, недр, сокровищ), где он объявлен равным прочим гражданам» [57, 120]. Как сказал бы Э. Фромм, модель рыночной (то есть предельно отчужденной) личности победила повсеместно. Вместо морали общего блага возникла корпоративная мораль: «Армия, наука, искусство оправдывают свое существование не служением обществу, но тем, насколько данная корпорация успешна» [57, 125].

А тем временем готовится бунт сытых: «Бунт сытых – это война. Война – и те явления, что сопровождают и подготавливают смертоубийство. Уровень инфляции, демографические проблемы, миграции населения, переделы границ, межбанковский процент, ставки по кредитам – слова эти звучат профессионально сухо, кажется, прямой опасности в них нет, на деле они так же смертельны, как термины “карательный отряд” и “зачистка местности”. Это все – бунт сытых, так сытые мстят миру за свое беспокойство» [57, 130]. Сам М. Кантор ищет выход в сфере сознания: перестать жить «по понятиям» корпораций, создать новый самостоятельный социальный язык и новую эстетику, признать приоритет принципа братства над принципом соревнования [57, 136]. Но на наш взгляд, все это возможно только при изменении способа производства. И здесь требуется в первую очередь, о чем позднее напишет и сам М. Кантор, отказаться от сумбурной идеологии, утверждающей, что существует только одна цивилизация – рыночно-демократическая, пересмотреть итоги приватизации, перестать быть управляемым стадом [57, 308–310]. В рыночном обществе и эстетика рыночная.