О высокой значимости отсутствия безработицы для обычного человека говорят и данные постсоветских социологических исследований. Так, во время социологического опроса в 2004 году 48,9 % респондентов самым главным конституционным правом для себя лично назвали право на труд. При этом, увы, 55 % респондентов сказало, что в случае возможного нарушения их прав со стороны работодателей они будут терпеть, так как ничего изменить не могут. А возможность самореализации в качестве главного фактора при выборе работы отметили лишь 23 % [54, 328, 329, 234–235].

Из работ советских историков, посвященных социальному значению усиления угрозы безработицы на Западе, думается, особенно можно отметить коллективный труд «На изломах социальной структуры», написанный в 1987 году под руководством профессора А. А. Галкина. Важнейшей проблемой современного Запада здесь является проблема маргинализации, связанная с ростом безработицы и неустойчивости социального положения работающих. Маргинализация порождает серьезные сдвиги в мировосприятии. А. А. Галкин отмечает: «Пребывание вне производственного процесса превращается для люмпен-пролетария в устойчивое, привычное состояние. Это приводит к размыванию, а затем и к распаду трудовой мотивации и трудовой морали. Категория труда полностью изолируется в сознании от потребления и приобретает однозначно негативную окраску» [93, 79]. Политическое поведение также трансформируется: «Обособление от общества, стихийный индивидуализм толкают люмпена к отстраненности от политического процесса, к абсентизму. В то же время глубокая враждебность обществу, стремление незамедлительно потребить его богатства, неприятие его норм и ценностей создают у люмпена потенциальную готовность к разрушительным действиям, направленным против общества или его отдельных институтов» [93, 81].

Среди не перешедших полностью в люмпен-пролетариат образованных безработных А. А. Галкин выделяет три группы: тех, кто недавно потерял работу и готов ее обрести даже на менее выгодных условиях; тех, кто пребывает без работы более длительное время и частично маргинализировался; и тех, кто, имея высокое образование и развитую систему социальных потребностей, прошел долгий путь маргинализации, к этой группе примыкают и те работники умственного труда, кто, не будучи безработным, не смог реализовать свои социальные ожидания [93, 83–84]. Последняя группа наиболее интересна с точки зрения изучения влияния маргинализации на социально-политическое сознание: «Для сознания этих людей характерна не просто адаптация к основным ценностям и установкам, утвердившимся в люмпен-пролетарской среде, а их модификация путем идеологизации еще на уровне обыденного сознания. В результате ослабление трудовой морали трансформируется у них в протест против принуждения к бездуховному труду со стороны “репрессивного общества”, обращение к маргинальным формам потребления – в освобождение от норм и правил, сковывающих “свободу индивида”, враждебность к общественным институтам – в мечту о новой общественной модели, отвергающей путь исторического развития, пройденный человечеством в последние столетия, потеря личной перспективы – в отрицание значения и возможностей человеческого прогресса» [93, 84–85]. Такие люди, по мнению А. А. Галкина, становились в 1970-80-е годы движущей силой движения «новых левых», к которому он относится достаточно отрицательно [93, 69–73]. О склонности безработных интеллигентов и студентов к левому радикализму и экстремизму в данном коллективном труде пишут также и автор очерка о маргиналах Британии В. Михайлов [93, 129], и исследователь итальянской маргинализации И. Васильцов [93, 173], и др.

Автор очерка о ФРГ Е. П. Глазова особое внимание уделяет западногерманскому «альтернативному» движению 1970–80-х годов: «Сотни тысяч людей порвали с господствующими нормами и институтами. В политическом отношении этот разрыв проявился в отрицании “системных партий” и государства. Практически он нашел выражение в уходе из общества на “островки свободы”, в создании “альтернативных” проектов, позволяющих строить жизнь на иных принципах» [93, 228]. При этом основным пороком современного капитализма было признано отчуждение труда: «Главной сферой “альтернативное” движение считает производственную деятельность. Именно в труде изыскиваются возможности эмансипации личности. Творческое отношение к труду достигается в результате отказа от всякой иерархии в коллективе, от жесткого и постоянного закрепления индивида за определенным рабочим местом, от капиталистической технологии, путем установления равной зарплаты, индивидуального ритма работы и увеличения возможностей отключения и отдыха в течение рабочего дня» [93, 230]. Однако, как отмечает исследовательница, новая организация труда обернулась увеличением рабочего времени и сокращением контактов с обществом, непрофессиональной кустарщиной и существованием за счет родственников, друзей, пособий по безработице, так как сами «альтернативные» проекты оказались по большей части экономически неэффективными [93, 230–231]. По мнению жившего в это время в ФРГ А. А. Зиновьева, дело здесь было не только в экономической неэффективности, но и в манипулировании со стороны тех, кто давал субсидии, западногерманской правящей элиты: «Целью тех, кто манипулировал движением, было не допустить образование единой идеологии, которая очевидным образом стала бы антикапиталистической, помешать политическому объединению, держать движение в таком состоянии, чтобы в любой момент его можно было бы ликвидировать, прикрыв источники финансирования и предоставив его участников самим себе» [43, 256].

При чтении очерков труда «На изломах социальной структуры», думается, весьма заметна общая враждебность их авторов к антикапиталистическим движениям полумаргинальной западной интеллигенции (в том числе безработной) и студенчества. Парадоксальным образом эта позиция оказывается близка к позиции ярого защитника западного либерализма Эрика Хоффера, осуждавшего в работе середины прошлого века в равной степени коммунизм и фашизм, считавшего, что главную силу любых радикальных движений составляют неудачники, не сумевшие реализовать себя в обществе и ищущие смысл жизни в принадлежности к какому-то социальному целому [133, 23–25]. Массам же, идущим за подобными вождями, нужна не свобода, а единообразие, индивидуальная безличность, так как сама эта масса тоже в значительной степени состоит из неудачников [133, 161]. На наш взгляд, в установлении всеобщей индивидуальной безличности скорее следовало бы обвинить современный капитализм. При всем том, что в описании полумаргинального интеллигента у того же А. А. Галкина довольно много правды, следует отметить, что под это описание подошли бы и К. Маркс, и В. И. Ленин, и даже Л. Н. Толстой с Ф. М. Достоевским в некоторые периоды своей жизни. А разве лучше бы было для человечества, если бы К. Маркс стал просто профессором, В. И. Ленин – мировым судьей, Ф. М. Достоевский – чиновником, а Л. Н. Толстой – помещиком или офицером? Неприятие мира капитала у всех этих великих деятелей истории возникло отнюдь не на пустом месте. Не хлебом единым жив человек. А «общепринятость» какой-либо точки зрения – не показатель ее истинности.

Современная капиталистическая миросистема все более вползает в кризис, чреватый, как минимум, серией локальных военных конфликтов на ее периферии и полупериферии, как максимум – новой мировой войной. Ракетный удар ВМС США по Сирии 7 апреля 2017 года, подписание Д. Трампом нового пакета антироссийских санкций 2 августа 2017 года – явные тому доказательства. Но и без них ситуация тревожная. Постоянные теракты и боевые действия на Ближнем Востоке и на востоке Украины, явная заинтересованность правящих элит США и Запада в целом в силовом свержении Асада в Сирии, Мадуро в Венесуэле, «теплая» идеологическая война (термин А. А. Зиновьева [42, 486–488]) Запада против российского правительства и России – все это показывает, что правящие круги Запада и неолиберальная финансовая элита в целом встали на путь разрушения «чрезмерно самостоятельных» полупериферийных режимов, которые весьма недавно рассматривались как надежная опора мировой финансовой олигархии.