набекрень.

Наша встреча —

Боевые годы,

Волхова

Трясинная земля.

С командиром

Танкового взвода

Мы на ней

Хлебнули киселя.

В сторону врага

Рванулись танки,

А его «КБ»,

Ломая лед,

На лесной

Болотистой полянке

Сходу встал:

Хоть лопни — не идет!

Словно дот,

Он вырос над снегами,

Над кустами

В громе и в дыму.

Пушки,

Как пудовыми хлыстами,

Били землю,

Целясь по нему.

Дотемна горел,

Взрывался воздух.

А когда

В тяжелой тишине,

Как веснушки,

Высыпали звезды,

Долетело:

«Лейтенант, ко мне!..»

Полз по кочкам стылым,

По настилам,

Выбиваясь

Из последних сил.

Кулаком

Мерцающим светилам

На волне отчаянья

Грозил.

А в землянке,

От нагрева душной,

Не поняв,

Что собралась гроза,

Он стоял,

Как мальчик простодушный;

Медный чуб,

Озерные глаза.

Он стоял и ждал

Совсем другого:

«Молодцы, ребята!

Так держать!..»

Командир полка,

Скупой на слово,

Поднимаясь,

Не заставил ждать.

«Знаю. Понимаю,

Что трясина.

Но война —

На то она война.

Два часа даю тебе —

Машина

Быть в расположении

Должна.

А не то…»

Он взвесил на ладони

Пистолета

Черное литье.

Пулями

На мерзлом небосклоне

Заморгали звезды:

«Всё твое…»

«Вот тебе

И Юрьев день, бабуля,

Вот тебе и выход

В первый бой!..»

Путь обратный.

Но не снег, не пуля

Лейтенантской

Правили судьбой.

Не просил никто,

Не бил тревогу.

Комполка,

Наверно, знал секрет:

Танковое братство

На подмогу

Лейтенанту

Двинется вослед.

Так и было.

По настилам стылым,

Пропечатав

Траками снега,

Эта сила

Громом заходила,

Покатила

В сторону врага.

Прямо у него

Под самым носом,

Наплевав

На зверскую пальбу,

Вырвала

Своим железным тросом

Из трясины

Братскую судьбу.

Дружество!

Души людской вершина!

Лейтенант докладывал:

«Приказ

Экипажем выполнен.

Машина

В боевой готовности

Сейчас…»

Командир полка,

Скупой на слово,

Не заставил

Лейтенанта ждать.

«Отдыхайте».

Ничего другого

Не прибавил, кроме: «Так держать!»

Так держать!..

Земля вставала дыбому

День и ночь

Кружилась карусель.

Шли «КБ»,

Под стать зеленым глыбам,

В сторону весны,

На Карбусель.

В смотровые щели

Лиловели,

Багровели

Белые поля.

И держалась радость

На пределе:

«Здравствуй,

Новгородская земля!

Здравствуй, каждый кустик

С искрой синей,

Здравствуйте, холмы —

За валом вал!..»

Будто вместе

С матерью-Россией,

Молча, лейтенант

Торжествовал.

Я не видел,

Как на поле этом,

Словно тень

Возникнув на броне,

Заслонив

Рукою с пистолетом

Свет в глазах,

Он высился в огне,

…Возвратясь

Из зарубежной дали,

Я потом, прочел

В его стихах,

Что и Гус, и Бруно

Так вставали,

Утверждая правду

На кострах.

Время-птица

Быстро пролетело.

Не тупилось

Жизни острие.

Как большая роща,

Поредело

Ныне

Поколение мое.

С лейтенантом,

С другом закадычным,

Всякое

Бывало у меня.

Но заминок

По мотивам личным

В счет не брали

На черте огня.

Он меня позвал,

А не другого,

На рубеж,

Где вечно зелены,

Подняли

До неба голубого

Свой огонь

Две тихие сосны.

В сторону весны

Прошли метели,

На висках

Оставив белый след.

Лишь коснувшись веток,

Не сумели

Погасить

Их молчаливый свет.

И сдается,

Слушает округа

Голос наших

Невозвратных дней:

«Три танкиста,

Три веселых друга…»

В поле сосны

Вместо двух парней.

До скончанья лет

Осталось пламя

На лице

У третьего из них.

В молодость

Озерными глазами

Смотрит он,

Живущий за троих.

Май 1977

АРК. МИНЧКОВСКИЙ

После войны

Познакомились мы с ним поздней осенью сорок пятого года на еще гремящем трамваем Невском проспекте. Орлов шел вместе с тогда уже известным мне Михаилом Дудиным, который носил шинель со знаками отличия «старлея», как он любил себя называть. Само собой получилось — Дудин верховодил всей стайкой недавних фронтовиков, несмело отворявших двери редакций, да так навсегда и остался запевалой нашего, теперь уже редеющего поколения.

— Сергей! — протянул мне руку светловолосый парень с пятнами от ожогов, оставивших незалечимую память на лице.

Пальцы его суженной ладони едва сжимали руку. Ладонь была оперирована, и сухожилия в ней намного сократились.

На «ты» мы перешли тут же. Да и как могло быть иначе. «Вы» у нас бы и не получилось.

Было у Орлова любимое слово — «ребята», которое я вскоре от него услышал. Этими ребятами являлись: худенький, недавно вернувшийся из Венгрии, еще ходивший в кителе Толя Чепуров, журналист и критик боевой майор Митя Хренков, прихрамывающий, раненный под Ленинградом в начале войны, шумный Леня Хаустов, самый молодой из фронтовиков Сережа Давыдов. Позже «ребятами» Орлова сделались его московские товарищи из той же когорты поэтов-фронтовиков: Наровчатов, Максимов, Межиров, Соболь и однокашница Сергея по Литинституту Юлия Друнина, по праву причисливаемая к «ребятам». Ребятами все мы остались для него и перевалив через пятьдесят.

Но тогда, в Ленинграде, до пятидесяти нам было